|
Старуха сосредоточенно думала во время моего рассказа, потом заявила: – Ставлю сто фунтов, что я знаю этого человека. – Досадно, – заметила я, – потому что ни за что на свете мне не хотелось бы разоблачать его. Он уже довольно пострадал из за меня, и мне не хотелось бы причинить ему еще большие неприятности. – Нет, нет, – успокоила меня пестунья, – я не собираюсь делать ему зло, но прошу тебя, удовлетвори еще немножко мое любопытство, потому что, если это он, я об этом все равно дознаюсь. Меня это немного встревожило, и, выразив на лице беспокойство, я сказала старухе, что в таком случае и он может обо мне дознаться, и тогда я пропала. Пестунья поспешно возразила! – Неужели ты думаешь, что я способна выдать тебя, детка? Нет, нет ни за какие богатства! Я хранила твои тайны в делах и похуже. Можешь вполне положиться на меня. Тогда я не стала больше прекословить. Пестунья составила себе иной план, не посвятив меня в него, но твердо решив все разведать. С этой целью она направилась к одной своей приятельнице, которая была вхожа в интересовавшую ее семью, и сказала, что у нее есть важное дело к господину такому то (который, кстати сказать, был не более не менее как баронет и очень знатного рода) и она не знает, как до него добраться, не имея знакомых, которые ввели бы ее к нему. Приятельница тотчас же пообещала помочь ей и пошла справиться, в городе ли баронет. На следующий день она приходит к моей пестунье и говорит, что сэр*** у себя дома, но его постигло несчастье, он сильно болен и никого не принимает. – Какое несчастье? – поспешно спрашивает моя пестунья с выражением крайнего изумления. – Представьте, – отвечает приятельница, – ездил в Хемпстед , к одному приятелю, и на обратном пути подвергся нападению и был ограблен. А так как он, по видимому, хватил лишнего, то негодяи еще и разукрасили его, и сейчас он очень нездоров. – Ограблен! – воскликнула пестунья. – Что же у него взяли? – Взяли золотые часы и золотую табакерку, парадный парик и все деньги, какие при нем были, наверное, немало, потому что сэр*** никогда не выходит из дому кошелька, туго набитого гинеями. – Полноте! – насмешливо заметила моя старуха. – бьюсь об заклад, что он наклюкался, взял девку, и та обчистила; и вот, вернувшись домой, он рассказывает жене небылицу, будто его ограбили. Старая штука! Тысячи таких небылиц преподносят ежедневно бедным женам. – Фу! Как можно говорить подобные вещи! – обиделась приятельница. – Вижу, что вы совсем не знаете сэра***. Это благороднейший джентльмен, в целом городе вы не сыщете такого скромного, почтенного, достойного человека. Он питает отвращение к таким гадостям, никто из его знакомых не возвел бы на него такой напраслины. – Ладно, ладно, – говорит пестунья, – это меня касается, иначе, уверяю вас, я докопалась бы до правды. Все эти скромники подчас не лучше прославленных шутников, только искуснее притворяются, или, если хотите, лучше лицемерят. – Нет, нет, бог с вами, – перебила приятельница. – Могу вас уверить, сэр*** не лицемер; он, право во всех отношениях порядочный джентльмен, и, без всякого сомнения, его ограбили. – Ладно, пусть себе будет порядочный. Повторяю, нет до этого дела, я хочу только поговорить с ним, совсем по другому поводу. – По тому ли или по другому, а видеть его вам сейчас нельзя, он никого не принимает, лежит в постели! его сильно избили. – Вот как? – удивилась пестунья. – Побывал, значит, в переделке! Что же ему повредили? – осведомила она. – Голову, – отвечает приятельница, – одну руку и лицо. Негодяи обошлись с ним просто варварски. – Бедный баронет, – сокрушенно проговорила пестунья. – Придется мне, значит, подождать, пока поправится. |
