|
Тебя не приставят сразу к тяжелой работе. – Нет, приставят, – говорю, – а если я не смогу делать ее, меня будут бить и служанки будут побоями заставлять меня работать. Я маленькая, и мне тяжело работать! – И с этими словами я так разрыдалась, что не могла больше говорить. Моя добрая воспитательница очень расчувствовалась и решила не отдавать меня покамест в услужение; она велела мне не плакать, сказав, что поговорит с господином мэром и что меня не отдадут в услужение, пока я не подрасту. Однако это обещание не успокоило меня, потому что самая мысль о том, что я пойду когда нибудь в прислуги, страшила меня; даже если бы моя воспитательница сказала, что меня не тронут до двадцати лет, это нисколько бы меня не утешило; я вечно бы плакала от одного страха, что дело этим кончится. Видя, что я не унимаюсь, воспитательница рассердилась. – Чего ты ревешь? Ведь я сказала, что тебя не отдадут в прислуги, пока ты не подрастешь. – Да, – говорю, – но потом все же придется пойти. – С ума сошла девчонка! А ты что же, хочешь быть барыней? – Ну да, – говорю и снова заплакала в три ручья. Тут старушка не выдержала и расхохоталась, как вы легко можете себе представить. – Вот оно что! Вам угодно быть барыней! – стала она издеваться надо мной. – И вы думаете сделаться барыней, если будете шить да прясть? – Да, – простодушно ответила я. – Сколько же ты можешь заработать в день, дурочка? – Три пенса пряжей и четыре пенса шитьем – Ах, горе барыня, – продолжала она насмехаться, – этак далеко не уедешь! – С меня будет довольно. Только позвольте, мне остаться у вас, – сказала я таким умоляющим тоном, что добрая женщина разжалобилась, как она признавалась мне впоследствии. – Да ведь этого не хватит тебе на пищу и на одежду. Кто же станет одевать маленькую барыню? – проговорила она, с улыбкой глядя на меня. – Так я буду работать еще больше и все деньги буду отдавать вам, – отвечала я. – Бедное дитя, все равно этого не хватит на твое содержание, одна провизия обойдется дороже. – Тогда не нужно мне провизии, – продолжала я свои простодушные ответы, – позвольте мне только жить с вами. – Разве ты можешь жить без еды? – Могу, – продолжала я детскую свою речь и снова залилась горькими слезами. Я ничуть не хитрила; вы легко можете видеть, что все мои ответы были непринужденными; но столько в них было простодушия и столько горячего порыва, что добрая, жалостливая женщина тоже заплакала, разрыдалась, как и я, взяла меня за руку и увела из классной комнаты. «Ладно, – говорит, – ты не поступишь в прислуги, ты будешь жить со мной», – и слова ее на этот раз меня успокоили. После этого отправилась она раз к мэру поговорить о своих делах; зашел разговор и обо мне, и добрая моя воспитательница рассказала господину мэру всю эту сцену; тот пришел в такой восторг, что позвал послушать жену и двух дочерей, и вы можете себе представить, как весело все они смеялись. И вот не прошло и недели, является вдруг к нам жена мэра с дочерьми навестить мою старую воспитательницу, посмотреть ее школу и детей. Посидев немного, жена мэра спрашивает: – Скажите мне миссис***, где же та девочка, которая хочет быть барыней? Услышав эти слова, я страшно испугалась, сама не знаю почему; но жена мэра подходит ко мне и говорит: – Здравствуйте, мисс, покажите ка мне, что такое вы шьете. Слово «мисс» очень редко можно было слышать в нашей школе, и я удивилась, почему она называет меня таким нехорошим именем; все же я встала, сделала реверанс, она взяла у меня из рук работу, взглянула на нее и сказала; что сделано очень хорошо, потом посмотрела на мои руки и. |
