— А как дела у Гаррета? — спросила она у Салли про ее мужа. — Процветает?

Салли засияла. Гаррет недавно открыл кузнечную мастерскую и платную конюшню. Дела шли неплохо, даже лучше, чем они предполагали.

— У меня новость, — добавила Салли, сжав руку Мередит, — у нас будет ребенок.

В восторге Мередит обняла подругу.

— Когда? — спросила она.

— Через шесть месяцев. Будешь крестной матерью?

— Конечно, — ответила Мередит, чувствуя, как поднялось ее настроение, хотя ужасное ощущение одиночества так и не оставляло ее, а даже увеличилось, когда она увидела, какая радость светится в глазах Салли. “Значит, вот как все бывает? ”

“Со мной такого не будет, ” — сказала она себе. Она за ставила себя улыбнуться и добавила:

— Я очень хочу быть крестной.

Взгляд Квинна Девро остановился на картине, выставленной в маленькой лавке в Каире. Хозяину лавки казалось, что глаза Квинна, как всегда, непроницаемы. Но Элмер Девис мог поклясться, что видел, как капитан проглотил комок, прежде чем кивнул, и сказал:

— Я беру ее.

С того момента, когда две недели назад Девис распаковал новую картину, он уже знал, что капитан Девро ее возьмет. Картина как бы впитала в себя величие и гордость, которые излучали фигуры, согнутые от непосильного труда на хлопковом поле. Он почти ощутил тяжелую тяпку в своей руке и жаркое солнце, немилосердно палящее его спину.

Когда Квинн взял картину, то его рука дрогнула. Три недели. Три недели прошло с тех пор, как Мередит Ситон исчезла в темной воде Миссисипи. Большую часть этих трех недель Квинн провел в пьяном забвении.

Это ему ничего не принесло; не избавило его от ночных кошмаров, в которых по-прежнему в черном тумане являлось ее лицо. Иногда оно превращалось в лицо Терренса О’Коннела, и капитан Девро просыпался на мокрой от слез подушке и видел перед собой Кэма, в беспокойстве склонявшегося над ним. Квинн тянул руку к новой бутылке, пытаясь избавиться от мысли о том, что он-то и был смертью, что он нес разрушение всем, кого любил: отцу и старшему брату Терренсу, а теперь Мередит. Не один раз он просил Кэма, чтобы тот оставил его и уехал с Дафной на Север, в Канаду.

Но Кэм только мрачно на него смотрел, помогал протрезветь и говорил Джамисону, что у капитана лихорадка.

Именно она, подумал Квинн, у него и была. Жестокая лихорадка, которая никак не отпускала его.

Они пришли в Каир через пять дней после того, как исчезла Мередит. Квинн протрезвел достаточно, чтобы наблюдать за разгрузкой беглецов, и Дафны в их числе. Они с Кэмом решили, что Дафна поживет у свободной черной скамьи, и, хотя Кэм настойчиво уговаривал девушку ехать в Канаду, она настояла на том, чтобы остаться здесь, где Кэм мог часто навещать ее. Кэм, в душе очень довольный, не особенно протестовал.

Квинн по-прежнему раздумывал над тем, чтобы вернуться верхом к тому месту, где исчезла Мередит, но подозревал, что это будет, по выражению Кэма, безнадежное дело. К тому же нельзя было не думать об опасности, если станет известно о том, на каком пароходе была Мередит.

Так что в основном из-за Кэма, который хотел быть рядом с Дафной, они оба остались в Каире, а пароход ушел в Сент-Луис. Квинн снял комнаты в отеле и часто наведывался в салон Софи, пытаясь утопить в алкоголе чувство вины. Только краем сознания он отмечал, что Кэм отсутствует целыми днями, появляясь по вечерам, чтобы позаботиться о Квинне. Квинн же в те минуты, когда он был в состоянии думать о чем-либо, радовался тому, что Кэм проводит время с Дафной, и тому, что хотя бы у его друга дела идут хорошо.

“Лаки Леди” вернулась из Сент-Луиса в Каир, но Квинн не был этому рад. Ему была невыносима мысль снова войти свою каюту, и еще меньше ему хотелось путешествовать по реке.