Мередит оплакивала свою подругу детства с того самого дня, как продали Лизу, и поклялась отыскать ее и любым способом освободить. Как помогала освобождать других. Как планировала освободить еще многих.

Но мулатка в Новом Орлеане оказалась Дафной, а не Лизой. Мередит лишь взглянула на перепуганное лицо девушки и тут же купила ее. Ей не хотелось расспрашивать бедную девушку о прошлом. Лицо Дафны сказало ей больше, чем хотелось бы знать.

Ее компаньонка этого не одобрила, она вообще многое не одобряла. Но Мередит было двадцать четыре года, у нее были собственные деньги, и она “просто очень любила ездить в гости”. Все, что мог сделать ее брат, это отправить с ней тетушку жены и надеяться, что Мередит не опозорит его семью.

Мередит догадывалась, что самой заветной мечтой Роберта было выдать ее замуж. Желательно, за одного из владельцев плантаций, желательно — за Гилберта МакИнтоша, чья плантация соседствовала с их собственной.

Чтобы как-то избежать этого, Мередит часто выезжала в гости, заявляя, что присматривает возможных женихов. Это была причина не хуже других, и Роберт охотно ее принял, желая избавиться от сестры, от ее глупого хихиканья и странных выходок. И от ее упражнений в рисовании. От ее “дурацких безобразий”, как — Мередит однажды услышала это — он выразился в разговоре с женой. Все это выглядело весьма странно, особенно то, что она спихивала свои работы друзьям и даже просто знакомым.

Мередит знала, что ее эксцентричность Роберт приписывал тому случаю в детстве, когда она упала с дерева и два дня пролежала без сознания. Когда она очнулась, то уже не была прежней. Она стала замкнутой и молчаливой, и походила на тихую тень прежней Мередит, которая часами сидела над книгами и мало разговаривала с другими. Затем Мередит отправили в закрытую школу при монастыре в Новом Орлеане, где она провела десять лет. Только два раза за все это время она приезжала домой: на те злополучные каникулы перед Рождеством и на похороны отца.

Когда в возрасте восемнадцати лет она вернулась домой, ее темно-карие глаза по-прежнему хранили какие-то секреты но семья нашла ее веселой, даже капризной. Она хихикала и бесцельно болтала, и никто, казалось, не замечал, никто на это не обращал внимания, потому что никому не было дела.

Когда Мередит исполнился двадцать один год, она получила право пользоваться наследством. В это время она узнала, что при ее рождении ныне покойный дедушка открыл счет на ее имя. Капиталом управлял банк Девро в Новом Орлеане. Она могла пользоваться счетом в разумных пределах, но, согласно завещанию, основная масса денег должна была оставаться в банке, что страховало счет от охотников за наследством. Снятие со счета большой суммы требовало подтверждения директора банка. Сейчас этим человеком был Бретт Девро.

Хотя никто не говорил ничего определенного, Мередит подозревала, что она никогда бы не узнала об этих деньгах, если бы не потребовалось выдать ее замуж за соседа. Собственные деньги могли позволить ей иметь собственные причуды. Так и случилось. Эти деньги дали Мередит еще одно оружие, в котором она нуждалась. Первым был обман, который она довела до совершенства. Мередит и сама иногда с трудом понимала, кто она на самом деле.

Она много ездила, согласившись на компаньонку, только чтобы успокоить подозрения, и Бог свидетель, ее компаньонка была глупа и доверчива, как курица, которую присмотрели к обеденному столу. Никому и в голову не могло прийти связать Мередит с потоком рабов, бежавших вскоре после того, как она покидала гостеприимных хозяев. Также никто не связывал ее случайные поездки за покупками в Цинциннати с Подпольной железной дорогой. Никто и не подозревал, что ветреная мисс Ситон поила свою тетушку снотворным и выскальзывала из дому, чтобы встретиться с Леви Коффином, одним из самых активных аболиционистов Севера, или с кем-нибудь из агентов Подпольной дороги в Новом Орлеане.