|
Из глубины квартиры ворвалась музыка, смех и крики людей. Катя поднялась и некоторое время стояла молча у изголовья Сергея. Девушка не смотрела на него, не видела его глаз, но, казалось, слышала удары его сердца. «Зачем растравляю рану? — явился вопрос. — Нарушаю заведенный порядок, строй мыслей, чувств. Для чего?.. Ведь помочь парню невозможно! Если бы помочь ему было в силах человеческих — тогда иное дело. Тогда бы можно призвать волю, засветить веру, но тут никто ничего не может сделать: ни врачи, ни лекарства, ни его собственная воля. Вадим Петрович — и тот отступился. А уж он-то, живя в Москве, имея таких друзей, наверное, употребил бы все средства для оказания помощи сыну. Но средств таких нет, и не мне их изобретать».
Так думала Катя. И не ведала, не знала, какую перемену произвела она в душе Сергея. Он, казалось, только и ждал этих слов: «Я хочу… Я верю…» И когда Катя их произнесла, в нем все преобразилось, загудело жизнью, запело. Сергей берется за брус, подтягивает себя на подушку. Достает из-под матраца полотенце, вытирает пот со лба. Стараясь быть спокойным, говорит: — Катя, а я уж не так плох, как тебе кажется. Ты напрасно меня жалеешь. Я скоро поправлюсь и поднимусь совсем. Вот увидишь. Тогда приеду в Углегорск и приглашу тебя на танцы. Ты пойдешь со мной танцевать? Катя повернулась к Сергею и не узнала его: так радостно, так счастливо он переменился. — А я тебя не жалею, — произнесла чужим голосом. — Наоборот, уверена, что поправишься. У нас в деревне тоже так вот лежал парень. И тоже шесть лет. А сейчас встал. Работает комбайнером. — Ты это серьезно? — спросил Сергей после некоторого молчания. — Вполне. У нас в Углегорске доктор есть. Он и вылечил парня. Последних своих слов Катя испугалась не на шутку. Она даже отстранилась от Сергея. «Никакого док тора не знаю. Зачем говорю?..» Хотела поправиться, выйти из ложного положения, но не нашла в себе сил сказать правду. Сергей смотрел на нее с недоверием и удивлением.
12
Златогоров относился к категории людей, умеющих предвидеть события. Ни одно дело не начинал он без серьезной подготовки. А так как дела его преимущественно являлись денежными, то в них требовалась особенная осторожность. — Катя, ты знаешь украинский? — спрашивал он гостью, стоя с ней вечером у двери балкона своей квартиры. — Як жэ можна нэ знаты свою ридну мову?.. — Можно, Катя. Бывает, что и родного языка человек не знает. Даже среди нас, литераторов, есть такие. Вадим Петрович присел на подоконник, смерил Катю ласковым изучающим взглядом, просительно кивнул ей: — Спой что-нибудь на украинском языке. — Что вы!.. Какая из меня певица?.. Она прижалась щекой к двери, зарумянилась от смущения. Взглянула на Сергея, не сводившего с нее глаз, застеснялась еще более. — Не отпирайся, ты славно поешь, — настаивал Вадим Петрович, — я слышал. — Разве я пела у вас? — Не пела, так напевала. Все равно славно. Особенно на украинском. По мне, так нет ничего милее украинских песен. — Вы любите? — обрадовалась Катя, находившая свои родные песни самыми лучшими на свете. — Люблю, — серьезно сказал Вадим Петрович и обратился к дочери: — Майя, сядь за пианино. Майя не однажды аккомпанировала Кате в Углегорске и знала ее любимые песни. — Играй новенькое, — попросил отец. Майя рассеянно ударила по клавишам. Повернулась к Кате: — «Рушничок», что ли? Катя согласно кивнула. |
