И в этот вечер до меня наконец дошло, что так продолжаться больше не может, что главное — это измениться самой, а тогда и жизнь переменится.

С такими мыслями я легла спать, согнав Багратиона с дивана и устроив его на кресле.

Я очнулась от воспоминаний, как будто выплыла на поверхность. Сигарета давно догорела, я выбросила окурок в снег и ощутила, что страшно замерзла. По часам выходило, что я сижу на морозе минут сорок. Руки и ноги задеревенели, пора было подниматься, ловить кота и принимать решение, что делать дальше.

Я попрыгала на месте, потопала ногами и заглянула в подвальное окошко, позвав Багратиона. Он выскочил тотчас же, как видно, уже нагулялся и боялся меня пропустить. С котом-то все было тип-топ, он послушно нырнул в сумку, а вот куда теперь податься, я не имела ни малейшего понятия. Возвращаться домой было опасно. Я представила себя на месте Маргариты. Надо полагать, я здорово ее отметелила. Сама я этого не помню, потому что перед глазами стояла белая пелена ярости. Нужно надеяться на лучшее, то есть на то, что я не нанесла ей никаких серьезных увечий, в самом деле, что я, Шварценеггер, что ли, чтобы людей голыми руками калечить?

Не подумайте, что мне стало жалко Маргариту, нет, за то, что эта стерва хотела сделать, я и сейчас придушила бы ее собственными руками, но тогда пришлось бы иметь дело с милицией, а это мне совершенно ни к чему. Боюсь, что теперь Марго от меня не отстанет. Возьмет в поликлинике справку о. побоях, призовет в свидетели соседей… Но, так или иначе, нам с ней вместе в одной квартире больше не жить, я за себя не ручаюсь. Опять же, у них трения с Багратионом.

Однако не сидеть же в этом заплеванном дворе вечность. Я подхватила свои торбы, и ноги сами вынесли меня на проспект. Там было не очень скользко и не так холодно. Мы шли не быстро, потому что Багратион был достаточно тяжел, да еще и сумка с вещами оттягивала руку.

Внезапно дорогу нам перегородила выезжающая из проема между домами огромная фура. Не то у водителя заглох мотор, не то он выскочил на минуту за сигаретами, но фура застряла на дороге, перегородив пешеходное движение. Прохожие обходили ее спереди, меня же какой-то бес толкнул обойти фуру сзади. Обогнув продуктовый ларек, я нос к носу столкнулась с какой-то девицей, которая летела, не разбирая дороги. Мы с ней хором поскользнулись на замерзшей луже, и, поскольку у меня обе руки были заняты сумками, я упала, двинув при этом девицу сумкой под коленки. Она свалилась рядом со мной с негодующим воплем:

— Ты что, рехнулась, чего за людей хватаешься, пьянь хроническая?

— Сама такая! — немедленно отреагировала я. Девица открыла было рот, чтобы обложить меня по всем правилам, но вдруг глаза ее округлились, и она недоверчиво спросила:

— Сонька? — и откинула капюшон коротенькой норковой шубки.

Голос ее был мне удивительно знаком, я вгляделась и не поверила своим глазам:

— Ленка, Ленка Коломийцева…

— Сонька Золотая Ручка! — в полном восторге заорала она. — Ну надо же, какая встреча!

Мы валялись на подтаявшем снегу и хохотали, а продавщица из ларька смотрела на нас в полном обалдении. Наконец Ленка оглянулась по сторонам и поднялась на ноги.

— Слушай, Сонька, сколько же мы не виделись? — бормотала она. — Года два, точно?

— Три, — подумав, сказала я, — больше трех лет.

Ленка Коломийцева когда-то была моей школьной подругой, не близкой, а так, приятельницей. Откровенно говоря, близких подруг у меня не было, самой закадычной подружкой всегда была мама… Но все же в школе мы много времени проводили с Ленкой и еще с одной девочкой, Надей Ведерниковой. Потом окончили школу и первое время встречались, пока не затянула каждую новая институтская компания.