Николай Ефремович не болен. Просто перебрал. Его страсть к спиртному ни для кого не новость. Жена и дочь махнули в круиз, бросив главу семейства и города на помощников, уж больно надоел он им.

Два рослых парня-помощника, пока доволокли полутруп мэра до спальни на втором этаже, обессилели, ведь шеф росточка не маленького плюс ко всему откормлен на совесть. Бросили его на огромную кровать и сначала отдышались. Затем включили настольную лампу, чтобы не пробираться потом в потемках, ежели Сабельников вздумает позвать, и спустились вниз. Им предстояло ночь провести здесь. Парни были голодны – к банкету их не допустили. Первым делом они наперегонки рванули на кухню, врубили телевизор и с волчьим аппетитом принялись истреблять запасы хранящихся в холодильнике деликатесов, которых хватило бы на период ядерной войны. Раз в неделю мэру завозят продукты со всех рынков. Везут высший сорт и бесплатно. В подвалах ящики уже и ставить негде… Находясь у мэра денно и нощно, два помощника, пользуясь моментом, не переставали работать челюстями, и за какую-то неделю лица их, да и фигуры значительно округлились.

Итак, помощники набивали желудки, соревнуясь, кто больше съест, а в это время в спальне…

Николай Ефремович был в сознании. От большой дозы принятого виски у него всего лишь нарушилась координация, а вообще-то он все соображал. Конечно, его заело, что парни так небрежно обошлись с ним, бросили абы как. Ноги свешивались с кровати и уже затекли.

– Думаете, я в полной отключке? – бормотал он, лежа на спине и собирая силенки, чтобы лечь комфортней. – А вот и не в полной. Я запомнил и обиделся. Завтра вам вставлю фитиль. Обоим. И подожгу. Вы меня запомните, по всем этажам ракетой пронесетесь.

Сабельников повернулся наконец набок и увидел… маленького, волосатенького, размером с пол-литровую бутылку нахаленка. Николай Ефремович прищурил один глаз, протянул руку и залепил в крохотный лобик щелчок. Нахаленок кубарем свалился с кровати, а удовлетворенный Николай Ефремович подтянулся на руках, посмеиваясь и взбираясь с ногами на постель.

– Кто здесь? – спросил он, с трудом ворочая языком, ибо ему вдруг померещилось, что в кресле кто-то сидит. Стало любопытно: неужели к нахаленку прибыло подкрепление?

– Я, – тихо отозвался некто в кресле. Нахаленки не разговаривают никогда, только препротивные рожи корчат и пищат.

– И кто ты? – ничуть не удивился Сабельников.

– Ким Рощин. Помнишь такого?

Еще бы! Но Николай Ефремович снова не удивился, а выпятил нижнюю губу, прикидывая в уме, с какою целью его навестило привидение.

– Покажись, – с усилием сел он на кровати, всматриваясь в полумрак.

Рощин встал с кресла. Сабельников склонил голову на один бок, на другой и, удостоверившись, что перед ним действительно Ким Рощин, замахал руками на всякий случай:

– Изыди! Чур меня, чур!

– Зря машешь, не изыду, – спокойно сказал тот.

– А, понял! Ты за мной пришел? – В вопросе послышалась угроза: мол, просто так меня не возьмешь. – За мной?

– Пока нет.

– Тогда зачем? – Вот теперь Сабельников удивился. – Что надо? Ты ведь умер.

– Ты убил меня… – тихо сказал Рощин. В голосе послышалась живая ненависть. Ненависть человеческая, а не призрака, сильная и страшная, от которой у мэра похолодело внутри.

– Я? Неправда, – шепотом произнес Сабельников. – Я не убивал тебя. Ты сам умер, сам. Значит, ты пришел мстить?

– Разве ты никому не мстил? – Николаю Ефремовичу показалось, что Рощин усмехнулся.