Тут было ради чего стараться. Бат любил серебро – не столько как послушливую субстанцию, что быстро превращается во вкусную еду и блудливых женщин, сколько как объект художественный. Серебряные кругляши с бровастой императрицей не давали покоя безымянному лилипуту, что живет в каждом человечьем глазе и по членам которого от раствора алых губ иной светлокудрой красавицы или от солнечного покоя прекрасного пейзажа пробегает экстатическая судорога.

Добывать зверей живыми Бат умел и любил. Не один зверинец был заселен его трудами. И держатели зверинцев – рангом от барона и выше – оказывали Бату нечто вроде почета.

Да, в ловле этой был для Бата свой азарт. Совладать с живым барсом – вот это дерзновение! Его и убить-то непросто, как упадет на спину, как пустится лапами отбивать, живучий, быстрый…

Но как раз на такой случай у Бата была сеть. Вот упадет «кошуратик» на спину, вот пустится лапами отбивать – а он его сетью-то и накроет!

Главное – не мешкая присобрать ее, спеленать усатого негодника. И за веревку его, волоком вниз, по снегу легко пойдет, может разве шерсть на боках пострадает. Ну да шерсть – не уши, отрастет лучше прежней, на княжеском-то харче.

Похвалиться поимкой живого барса Бат не мог. Но вот матушку-рысь ему добывать живой случалось. Барс, рысь, какая разница?

Было и еще одно обстоятельство, которое распаляло Бата Иогалу.

Несчастного барса этого добывали для зверинца княжны уже второй год. И пасти ставили, и капканы, и загоном теснили. Приманки, напитанные снотворным зельем, раскидывали по звериным тропам.

Без толку.

«Ну, с приманками все ясно. Будет барс тебе упадь есть, как же! Разбежался! Ему подавай свежину!» А вот с остальным ясности было меньше.

Сказывали, будто четырежды загонщики уже почти держали голубу за уши. И четырежды он уходил.

«Хитрый очень, осторожный! А может, кто-то ему уйти помогает… Может, духи гор, а может наш брат, человек…» – пожимали плечами очевидцы.

«Да он и не барс никакой, но оборотень! Уж больно часто след рвется, словно под землю он уходит… А случается, вдруг человечий след невесть откуда на тропе… А потом снова кошкин…» – добавляли другие.

Словом, небывальщины Бат наслушался за три дня – на год хватит пересказывать.

Сначала он высмеивал пустобрехов, потом рукой махнул.

Плохой охотник он чем от хорошего отличается? Хороший – с трофеем идет. Плохой – с рассказом.

Призрак тропы привел Бата к подножию серой скальной твердыни, такой крутой, что казалось: она вот-вот рухнет, прямо на голову тебе.

Бат пошел вдоль, между делом размышляя над неудачливой своей долей. Вниз – опасно и поздно. Вверх – бессмысленно. Крыши над головой нет, как и конца тропе. Сил, дров, спасительных мыслей – тоже.

Нет, не впервой было Бату терпеть лишения, ночевать на протопленной собственным теплым животом прогалине, укрывшись соленым от пота тулупом.

Но перспектива топить прогалину животом от этого не делалась приятней.

И потом, одно дело претерпевать ради добычи, ради шепотка славы и завистливых взглядов. Совсем другое – когда знаешь, что добыча уже испарилась. Чутье охотника нашептывало Бату – барс снова ушел. Ускользнул. «Утек». И упустили его – те самые простофили, которые с рассказами.

«Я бы не упустил», – бормотал себе под нос Бат, гневливо сжимая красный кулак.

Холодало. Снег под ногами начал поскрипывать.

«А ведь без костра недолго замерзнуть.»

Бок о бок с ножами на поясе Бата висел сигнальный рог – можно позвать подмогу. Но толку в том? Он отошел от товарищей слишком далеко. Соблазнился свежим круглым следом с ясными отпечатками мякишей, следом молодого барса.