|
Впрочем, на всё воля Его… Если Царь прикажет – он, Зиновий Петрович, сам поведёт в бой Эскадру! Против кого угодно! И будет драться. С англичанами, с французами, да хоть с готтентотами! И, если не дарует Господь одоления неприятеля – останется на мостике до последнего, в шлюпку не побежит… И так этот… Макаркин… небось, подсмеивается над ним, за глаза называя «Наш герой с „Весты“»! Нет, нового позора Рожественский не допустит… Тьфу, чёрт! Прости, Господи… ведь хотел посидеть в тишине и покое, как человек… а опять вспылил нехотя… Ладно, надо успокоиться… Так, здесь почитать ничего нет? Под дверь ретирады, в узкую щёлочку, шелестя, заполз лист писчей бумаги… Недоумевающий Рожественский нагнулся, поднял его – что такое? «Прошение. От домашнего учителя, выпускницы Педагогических курсов при С.-Петербургских женских гимназиях, девицы Щетининой, Анны Ивановны. Согласно Высочайшего Указа… статья в „Русском Инвалиде“… великий почин… девица Тонина… прошу… Школа прапорщиков…» Взревев, как разбуженный посреди зимы медведь, Рожественский с яростным воплем:«Сударыня! Это же бесчеловечно!! Да оставьте же Вы меня хоть на минуту в поко…» вскочил – и рванулся вперёд… Но – запутался в приспущенных ниже колен брюках, поскользнулся на чуть влажноватой плитке и с размаху – буммс – врезался высоким, лысеющим лбом в дощатую дверь… Задвижка не выдержала – и вылетела «с мясом»… Дверь с грохотом, чуть не слетев с петель, распахнулась, и Зиновий Петрович просто выпал к очаровательным ножкам девицы Щетининой, восемнадцати лет… Отвернув зардевшее лицо от созерцания белеющих вице-адмиральских ягодиц, Анна Ивановна твёрдо, тем не менее, заявила несчастному страдальцу безжалостным, звонким детским голоском:«Не отстану! Пока не удовлетворите. Я сказала. Так и будет.»
… Александр Янович нерешительно остановился, и посмотрел в зеркало… Из серебристой глубины на него взглянули чуть выпученные, водянистые, растерянно-испуганные, слегка туповатые глаза истинного прибалта… Александр Янович не понимал… он, в общем, ничего не понимал! Команда его «Лены» при виде Александра Яновича послушно вытягивалась во фрунт – но отчего ему казалось, что за спиной его подчинённые корчат смешные рожи? Ведь должно же быть объяснение тому, что, когда он поднимается на мостик и, гордо поднеся к глазам тяжёлый бинокль, оглядывает панораму рейда – вахтенный офицер, кем бы он ни был, загадочно фыркая, отворачивается? А вчера Берлинскому показалось, что вестовой матрос, подавая ему суп, тайком плюнул в тарелку… Нет, это в конце концов невыносимо! Он – командир, у него и приказ соответствующий есть… он покажет, кто здесь хозяин! «Вестовой! Э-э-э… чтобы такое приказать… да! Боцмана ко мне. Бегом!!» … Старый боцман, переминаясь с ноги на ногу и прижимая к бокам большие, как лопаты, натруженные мозолистые ладони, преданно ел начальство глазами… «Боцман… э-э-э… у нас там как, всё -эээ… благополучно?» «Точно так, Вашвысскородь!» «Да. Я тебе сразу говорю – я не потерплю… да. Разгильдяйство, беспорядок… да. Не потерплю… и вот что? Я тут на катере плыл…» «Шли, Вашвысскородь?» «Что-ооо?» «Так что на катере идут, Вашвысскородь…» «Поговори у меня! Я вам дам… вы у меня все… умные какие. |
