|
Поэтому прошел через импровизированную лабораторию, терпеливо кивая тем немногим, что сочли возможным оторваться от своего занятия, и односложно отвечая на их приветствия и вопросы, стремясь в заднюю комнатку, хозяевам служившую супружеской спальней. Туда, где заседал мозговой трест всей «ученой банды», как не слишком почтительно отзывались о «научниках» «оперативники».
– А, Александр Павлович, – прервал спор со своими закадычными приятелями и одновременно заклятыми врагами в научной сфере академик Николаев-Новоархангельский, привставая из-за стола, на котором чертил какие-то непонятные графики и кривые в наваленных неопрятной грудой бумагах. – Мы тут как раз обсуждали… – Сидите-сидите! – Генерал скромно пристроился в уголке на весьма расшатанном «венском» стуле. – Я так, на минутку. Он отметил про себя, что на обсуждение-то как раз прерванный разговор никак не походил. Слишком уж взъерошенны были «оппоненты»: раскрасневшийся профессор Кирстенгартен и, наоборот, бледный в синеву академик Мендельсон, которого ученый-помор опять, наверное, довел до белого каления своим показным антисемитизмом, подключаемым к дискуссии тогда, когда иных доводов не хватало. Скорее всего, оба ученых светила опять вцепились друг другу в глотки мертвой хваткой, а добрейший немец изо всех сил пытался их разнять, как всегда, в минуту волнения мешая русскую речь с немецкой. – Александр Павловитш! – подскочил он на месте. – Зеген зи бите… Скажите им… – Да-да, господин Бежецкий… – Господа, – кротко заметил генерал. – Я же сказал, что зашел только на минутку. Ответьте мне на один вопрос и можете продолжать свой диспут. – Мы слушаем, – первым справился с собой Дмитрий Михайлович. – Скажите мне только одно: это оно? – ткнул шеф Шестого отделения пальцем в потолок. Ученые помолчали. – Учитывая некоторую специфику… – начал Мендельсон. – Нельзя говорить в один слов… знак… однозначно… – вставил Леонард Фридрихович, мужественно борясь со сложностями чужой речи. – Да, это переход, – убитым тоном подытожил Агафангел Феодосиевич, обведя взглядом притихших коллег. – Причем необыкновенно обширный и устойчивый, хотя и очень необычный по структуре и частотно-вероятностным характеристикам…
3
– Вы серьезно, Агафангел Феодосьивич? Академик выглядел предельно растерянным, словно солдат-первогодок, застуканный дежурным офицером за поеданием под одеялом посылки из дома. В таком состоянии Бежецкий не видел ученого ни разу. И оно лучше всяких слов убеждало в том, что «научники» столкнулись с чем-то из ряда вон выходящим. В ответ Николаев-Новоархангельский лишь развел могучими ручищами с таким жалобным видом, что его на миг стало жалко: – Более чем, Александр Павлович. Александр еще раз взглянул на чертеж устья межмирового канала, в просторечии «входа» (хотя с тем же успехом он мог считаться и выходом): ромб, длина к ширине у которого соотносились как пять к одному, – этакий удар исполинского обоюдоострого кинжала ниоткуда, соединивший два несоединимых в принципе пространства. Недаром многие сотрудники отдела уже свободно оперировали термином «прокол». Но прокол проколом, а размер самого ромба потрясал – семьсот метров на сто пятьдесят. Целая эскадрилья «Святогоров» могла пройти через него, хоть по четыре в ряд, и самолеты ничем не помешали бы друг другу. Разве что инверсионными следами. |
