Не выдержав, я бросаю последний взгляд на Кормака, распластавшегося на причале. Я снимаю куртку, которую он мне дал, и бросаю ее рядом с ним — я буду скучать по ее теплу в болотах, но если меня снова поймают, куртка будет неопровержимым доказательством тому, что он помог мне. Рука Кормака лежит так, как будто он чего-то добивается, и с закатанными рукавами татуировка генотипа теперь явилась на свет. Закодированная спираль данных должна соответствовать спирали его сестры в базе данных, если я ее просканирую. И все же ясно, что они не одно и то же. Орла бы убила меня в переулке за «Молли».

Голоса, раздавшиеся по коридору, прерывают меня, и я хватаюсь за лодку по обе стороны, чтобы начать тянуть себя к выходу.

Прости, Ромео. Ты будешь рад, когда очнешься, что ты все еще часть своей банды.

Разогнав двигатель, я поворачиваю лодку и направляюсь в сторону канала.

Он помог мне — это благородно, не предавай его и не захватывай его. Честь, расплата. Он спас мне жизнь, и я делаю то же самое для него, но только на этот раз. И если чей-то голос и должен быть услышан среди этого сброда, то это должен быть голос того, чей первый инстинкт — не кровь и не насилие. Его место здесь, и он не должен быть изгнан за то, что помог мне. Я пытаюсь сказать себе, что это был логичный ход.

Но изо всех сил я пытаюсь убедить себя, что логика имеет к этому какое-то отношение.

— Не смотри это шоу. — Отец девочки выключает головизор, его темные глаза яростны и челюсти напряжены. — Я больше не хочу видеть, как ты смотришь это снова, слышишь меня?

— Но паааааап, другие дети смотрят. Их родители смотрят его вместе с ними. Это просто мультики. И маме бы они понравились, там сплошные китайские истории.

— Наша семья не будет. — Его резкий голос пугает девочку. Ее папа смотрит на нее снова и вздыхает. — Ты не понимаешь, мармеладка, но ты же сделаешь, как я сказал, хорошо?

Девочка ждет, ушки на макушке, пока не услышит перезвон при открытии двери, когда он уходит. Затем ее маленькое сердце стучит от дерзости, когда она возвращается к головизору и включает его. Но когда возникает картинка, внезапно ее больше нет в родительском магазине. Она на военной базе, на Эйвоне и ее заставляют смотреть записи допросов. Лидер мятежников — молодая девушка с длинной черной косой на плече, горделивая и нераскаивающаяся. Ей разрешили посетителя в последний день перед казнью: маленького мальчика с зелеными глазами и темными, густыми волосами. Он не отпускает руку девушки из своих тонких детских рук ни на секунду из десяти минут, которые им разрешают провести вместе. Она шепчет ему что-то, что микрофоны не могут ухватить.

— Выключите это! — кричит девочка, но она одна, и головизор слишком далеко, чтобы добраться до него. Запись не прерывается.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ФЛИНН

ГОЛОВА РАСКАЛЫВАЕТСЯ. Каждый крик отдается в висках, каждый лучик фонарика режет глаза. Я сижу у каменной стены гавани, проклинаю сотрясение, и жду, когда смогу стоять без головокружения.

Пока я борюсь с волной тошноты, две версии Шона с размытыми краями проходят мимо меня, двигаясь идеально синхронно. У него под присмотром останется два десятка детей, их родители задействованы в поиске. Джубили пропала, и с ней пропал какой-либо шанс для меня удержать своих людей в поле зрения сегодня вечером.

Тупая trodaire… этого не должно было случиться. Если бы она просто подождала, просто позволила бы мне забрать ее, у меня было бы время придумать… черт возьми, я понятия не имею, что бы я сделал, но по крайней мере у меня оставался бы шанс подумать.