Нет, не было никакого доказательства, не считая две записки и два письма, которые написал мне Колин. Четыре листка бумаги, которые я вскоре после его исчезновения положила в маленький металлический ящичек. Ящик я поставила на шифоньер и сдвинула его подальше в угол, так далеко, что я не могла его больше видеть, так как я не была уверена, что смогу прочитать эти строчки снова. Я хотела подождать, пока мое сердце больше не будет таким израненным и все трещины и порезы не начнут заживать. Но они не заживали. Они только зарубцовывались, и хватит лишь одного потрясения моей души, чтобы они открылись и начали кровоточить.

А теперь, теперь у меня появилось опасение, что никакого ящика на шифоньере нет. Что эти письма были только еще одним блуждающим огоньком сознания, моего полного галлюцинаций лета.

Открытый, честный разговор с мамой, вероятно, будет лучшим доказательством, которое я вообще смогла бы найти, так как мама ничего себе не воображала. Это я точно знала.

Тем не менее, я этого не хотела, так как существовало два варианта объяснения, из которых один был возможен, как и другой: или я узнаю из нашего разговора, что Колина никогда не существовало, во всяком случае, он был не Колином, а простым психопатом, что Тесса была кошмаром, а я на была грани того, что сойду с ума. Другой вариант тоже не придавал мне мужества. Он означал, что весь этот вздор о Марах был правдой, Тесса существовала, а папа из-за нее исчез. Нет, не из-за нее. А из-за меня. Потому что я пошла против моих родителей, чтобы снова и снова видеть Колина, вопреки их запрету, и этим привлечь Тессу. После чего мой папа посчитал своим долгом предать Тессу. Он сказал Колину, что она на пути сюда. Я и никто другой устроила все это. Мысль об этой вине я так же не могла вынести, как и представление о том, что мое лето с Колином было фантазией.

Даже моя любовь к нему не была доказательством. Я и в Гришу была влюблена при том, что он никогда не существовал. Был мальчик с его именем, который ходил со мной в одну школу, это да. Но он не имел ничего общего с тем парнем, который посещал меня во снах и сновидениях. Тем не менее, я любила его. Я думаю, я способна на это, влюбиться во второй раз в выдумку. На это у меня, очевидно, был талант.

— Ладно, ты не хочешь говорить. Но я собираюсь кое-что предпринять, — вырвал меня спокойный голос мамы из терзающих меня размышлений.

— И что же ты собираешься предпринять? — зашипела я.

— Если сказать честно, мне все равно. Главное, что я дальше не буду пассивно ждать. Во всем этом я ненавидела ожидание больше всего, и я все еще продолжаю ненавидеть его. Завтра я сообщу обо всем в полицию.

— Полиция…, - я сухо рассмеялась. Мучительно медленно я повернулась к маме. Она сидела бодрая с выпрямленной спиной на краю моей кровати и внимательно на меня смотрела. Ее мягкие каре-зеленые миндалевидные глаза слегка светились в полутьме. Она выглядела отдохнувшей. Я никогда не видела ее такой отдохнувшей, и, из-за неожиданного порыва, мне захотелось обвинить ее в этом. За то, что она спит, в то время, когда нас должен беспокоить вопрос о том, жив ли еще папа. Я с трудом поборола гнев. Мама всю мою жизнь не могла спать должным образом, потому что подсознательно боялась, что папа украдет ее сны. Она никогда не говорила об этом, но я и так знала. И это было естественно, что ее тело теперь наверстывало упущенное то, в чем восемнадцать лет ночь за ночью ему было отказано.

— Да, полицию. Может, он попал в аварию, при которой все его документы потерялись. Теперь беспомощно лежит в какой-нибудь итальянской больнице и только и ждет того, что кто-то справится о нем.