Снова вернувшись к Сэмсону, я поведал ему о том, что мне удалось раскопать.

— Точно, осужден за хранение.

— Он наркоман?

Сэмсон кивнул.

— И толкач. Но доказать не сумели. Поэтому пришлось судить за хранение. — Фил перекатил сигару из одного угла рта в другой и взялся за телефон. Попросив соединить его с Фини, он коротко переговорил с ним и повесил трубку. — Значит, дело обстоит так, Шелл. Мы брали Эйверсона в начале пятьдесят седьмого. Тогда он трудился в похоронном бюро братьев Рэнд. Живет с матерью. Адрес не изменился. В последнее время околачивался без дела.

— Где, ты сказал, он числился раньше? В похоронном бюро?

— Да. Мы проверяли — там все чисто. Работал на кладбище — это через дорогу от бюро. Стриг газоны, рыл могилы — короче, куда пошлют. Да и продержался там всего пару месяцев. Куда бы он потом ни устраивался — та же картина. Финн говорит, что последнее время за Эйверсоном не замечено никаких свежих грешков. — Сэмсон помолчал. — Но если это тот Фрэнк, который тебя интересует...

— Уверен. Девять к одному, что это он.

Фил прикусил свою сигару.

— Возможно, что-то уже вырисовывается...

— Возможно, — согласился я и, поблагодарив его, ушел.

Есть такой термин — потерянное поколение, которым называют стаи немытых и нечесаных помоечных котов, протестующих против конформизма общества, но при этом исповедующих собственный тотальный конформизм, поскольку все они пристрастно следуют своей моде — одинаково одеваются, говорят и думают, — и которые вызывают у вас приблизительно такие же добрые чувства, как и расплодившиеся в их бородах паразиты. Подобных особей стоило бы называть «поколением летучих мышей». Самое подходящее определение для таких неряшливых и зачуханных существ, как миссис Эйверсон.

Хозяйка хибары уставилась на меня из-за двери; с покрытого толстым слоем косметики лица искоса поблескивали настороженные, недружелюбные глазки. На первый взгляд миссис Эйверсон можно было дать примерно лет шестьдесят, но, благодаря боевой раскраске, она тянула на все сто. Из-под сопревшей зеленой юбки выглядывал подол ночной рубашки, поверх некогда белой блузки был надет изодранный черный мужской свитер, а кожаные тапочки, казалось, были надеты не на ту ногу.

— Чё надо? — спросила она.

— Вы — миссис Эйверсон?

— Ну!

— Мне хотелось бы с вами немного поговорить. Можно, я войду?

— Черта лысого. Ты коп?

— Нет, я частный детектив.

— И чё те надо?

— Я насчет Фрэнка.

— У-у. — Это ее слегка успокоило. — Его нашли?

— Нет... Можно мне все-таки войти?

Она смахнула с губы ошметок помады — а может, еды — и потянула на себя дверь. Дверь что-то сшибла, однако распахнулась настежь. Я вошел. Пол в комнате был застлан основательно вытертым ковром, на котором стоял продавленный диван, стол, торшер и два заваленных каким-то барахлом стула.

Сбросив тряпье с одного из стульев, миссис Эйверсон плюхнулась на диван, а я не без опаски опустился на освободившееся место. Последовавший разговор мало что дал. Фрэнк жил здесь, но последний раз миссис Эйверсон видела его десять дней назад, в воскресенье утром. Он собирался вернуться в тот же вечер, но так и не появился.

Когда я поинтересовался, что, по ее мнению, могло случиться с Фрэнком, она ответила:

— А откудова, черт побери, я могу знать? Ну что за милая пожилая леди!

— Вы, случайно, не знаете Дэнни Спринга?

— Да, растыка.