Ты намеренно подчеркиваешь свою особую литературную «позицию. <…>.

Я вновь раздумываю о твоей практике: защищать Пастернака… Ко всему – твое затяжное лит<ературное> молчание, журнальное молчание. – Прошу ясного служебного ответа по всем пунктам (причины непоявления статьи о Пастернаке, положительная оценка его и пр.) .

Вишневский пишет свои письма под копирку и копии отсылает в ЦК! Об этом ставит в известность Тарасенкова Еголин, который в это время там работает. Тарасенкова это сообщение сражает, он был привязан к Вишневскому, они проработали не один десяток лет, вместе были и в дни войны. Тарасенков тоже начинает писать под копирку. Потому в архиве и сохранились эти письма. После письма ультиматума от Вишневского Тарасенков 21 апреля 1947 года подает заявление об уходе из журнала.

Дорогой Всеволод! Направляю тебе официальное заявление о моем уходе из «Знамени». Бывает так, что люди, десятки лет шедшие рядом, перестают понимать друг друга. Это произошло у нас с тобой. Не стоит длить отношения, ставшие особенно мучительными.

Это приведет только к ненужным конфликтам, взаимной трепке нервов и проч. Надеюсь, что ты не будешь чинить препятствий моему уходу. Я все твердо взвесил и решил. Считаю прошлую свою работу в «Знамени» самым светлым и чистым делом своей жизни. Но, видимо, всему наступает конец…76.

Вишневский отвечает в тот же день:

7 ч. вечера 21 апр<еля> 1947

Привет. – Я продумал за истекшие 2 е суток наши дела. Да, – тебе надо с должности заместителя (штатная должность ответственного секретаря) уйти. – Я говорил 3 апреля 1946 года в ЦК вполне серьезно: «Будешь за Пастернака и пр. – буду против тебя, буду драться».

Ты не можешь расстаться с рядом существенных своих лит<ературно >политич<еских> позиций, концепций. В моем большом письме от 2 марта 1947 все (или почти все) было сказано. Ответа я не получил. В сущности – ни о Пастернаке, ни об Ахматовой, ни о прочем. Ты привлек Пастернака в июле 1946 года. – Молчал, когда было решение ЦК, критика «Знамени» и твоих ошибок. (Постановление собрания московских писателей и пр.). – Не ответил на мои советы, просьбы, письма. Не выполнил советов А. Фадеева (по Пастернаку). Не учел советов И. Альтмана, о котором я говорил тебе… В стороне оставим «Мозаику» – но даже беспартийный Тихонов останавливал тебя, узнав о том, что ты читаешь этот апологетический обзор уже в открытую…

У коммунистов должна быть единая линия в вопросах эстетики. – Ты придерживаешься, – к сожалению, «особых» взглядов на Пастернака и подобных. Невыполнение указаний о статье (о Пастернаке) я НЕ МОГУ принять, – ни как член парт<ийной> организации СП, ни как гл<авный> редактор, ни как один из секретарей ССП. Ты глух к товарищеским, братским призывам, звонкам, письмам… Ты упрямствуешь… –

Я обязан сделать выводы, политические и деловые… .

Тарасенков ушел из «Знамени», но на прощание, понимая, что могут с ним сделать, используя письма Вишневского, копии которых были отосланы в ЦК, как человек, не первый раз попадающий в скользкие ситуации, сделал для себя копии отзывов членов редколлегии «Знамени» на стихи теперь уже запрещенной Ахматовой, гонимого Пастернака, на Гроссмана и на ряд других поэтов и писателей, на тот момент кажущихся партийным чиновникам – сомнительными. Тарасенков знает, что эти внутренние рецензии в нужный момент можно будет достать из рукава.

Тарасенков уходил со скандалом. Вишневский записал в дневнике:

Секретариат (закрытый), разбирали дело Ан. Тарасенкова… Он говорил неубедительно, умалчивал о существенных фактах (сводил дело к «непонятным» ему действиям).