Появление Барбары и ее возня с телевизором разбудили отца. Увидев дочь, он улыбнулся, обнажив почерневшие, кривые зубы, местами вовсе отсутствующие.

– Барби. Папуля задремал.

– А где мама?

Джимми Хейверс заморгал, поправляя трубочки в носу и доставая носовой платок, чтобы хорошенько в него откашляться. При каждом вдохе в груди у него булькало.

– У соседки. Миссис Густафсон опять свалил грипп, и мама понесла ей супу.

Зная, насколько сомнительны кулинарные таланты ее матери, Барбара на секунду встревожилась за миссис Густафсон – как бы ей не стало хуже от материнской стряпни. И все-таки хорошо, что мать решилась выйти из дому. Впервые за многие годы.

– Я принесла китайской еды, – сказала она отцу, указывая на пакет, висевший у нее на руке. – Сегодня ночью меня опять не будет. У меня всего полчаса, чтобы поесть.

Отец нахмурился:

– Маме это не понравится, Барби. Совсем не понравится.

– Поэтому я и купила еды. Хочу ее задобрить. – С этими словами она пошла на кухню, расположенную в задней части дома.

При виде того, что там творилось, сердце у нее упало. Дюжина жестянок с супом стояли рядком около раковины, крышки их были открыты и в каждой торчала ложка, словно ее мать попробовала из каждой, решая, что именно предложить соседке. Три жестянки разогревались – каждая в отдельной кастрюльке, под кастрюльками горел огонь, содержимое их выкипело и поджарилось, благоухая подгоревшими овощами и молоком. Совсем близко от горящей конфорки лежала открытая пачка печенья, содержимое ее вывалилось, обертка была в спешке оторвана, и часть ее валялась на полу.

– О, черт, – устало проговорила Барбара, выключая плиту. Она положила свой пакет на кухонный стол, рядом с последним альбомом матери о путешествиях. Мельком на него взглянув, она определила, что на этой неделе мать тешилась Бразилией, но Барбаре было не до фотографий, вырезанных из журналов. Нашарив под раковиной мешок для мусора, она стала бросать туда жестянки с супом, а вскоре входная дверь открылась и в коридоре послышались неуверенные шаги, и вот уже мать появилась в дверях кухни, держа в руках обшарпанный пластмассовый поднос. На нем так и остались суп, печенье и сморщенное яблоко.

– Он остыл, – сказала миссис Хейверс, ее бесцветные глаза старались не выдать смущения. Поверх обтрепанного домашнего платья на ней была криво застегнутая кофта. – Я не догадалась накрыть суп, доченька. А к ней как раз дочка приехала, она сказала, что миссис Густафсон не нужно никакого супа.

Барбара посмотрела на причудливое месиво и благословила дочь миссис Густафсон если не за тактичность, то за мудрость.

Суп представлял собой мешанину из всего, что грелось в кастрюльках: горох, похлебка из моллюсков и помидоры с рисом. Сразу застыв на уличном холоде, эта бурда покрылась сморщенной пленкой, отдаленно напоминавшей свернувшуюся кровь. При виде ее Барбара почувствовала легкую тошноту.

– Ну и ладно, мама, – сказала она. – Ведь ты же о ней подумала, верно? И миссис Густафсон наверняка это запомнит. Ты повела себя по-соседски.

Ее мать рассеянно улыбнулась:

– Да. По-соседски, правда? – Она поставила поднос на самый край стола. Барбара метнулась к нему, чтобы поймать, пока он не упал на пол. – Ты видела Бразилию, доченька? – Миссис Хейверс с любовью погладила альбомную обложку из искусственной кожи. – Я сегодня над ним славно поработала.

– Да. Я глянула одним глазком. – Барбара продолжала скидывать в мусорный мешок то, что стояло на столе. В раковине высилась стопка немытых тарелок. От нее исходил слабый запах гнили, говоривший, что под этой кучей были погребены остатки пищи. – Я принесла китайской еды, – сказала она матери.