«Русское Слово» от 18 января:

«…На Алтайской железной дороге, между Бийском и Семипалатинском, скопилось четыре миллиона пудов мяса. Мясо сложено под открытым небом и от порчи его сберегают только стоящие морозы. С наступлением оттепели все это громадное количество мяса неизбежно начнет гнить».

«Русское Слово» от 27 января:

«Сибирские пути сообщения решительно не могут справиться с вывозом мяса. Кроме Алтайской дороги, крупные залежи мяса скопились на новой Ачинско Минусинской дороге…»

«Русская Воля» от 7 февраля:

«По имеющимся… сведениям на рельсах южных дорог и вообще земледельческой России стоит около 35000 вагонов, груженных хлебом».

С дисциплиной и разумной инициативой у Юрия Владимировича всегда был полный порядок, поэтому он даже намеком не выдал своё разочарование. Похвалу за послушание и новые инструкции Ломоносов получил лично от сэра Альфреда Милнера. Английская делегация отбыла 21 февраля, а на следующий день в полдень Николай II выехал в Могилев, где срочно понадобился своему начальнику генштаба. Едва затих стук колес царского поезда, заговор вступил в силу. Сценарий, согласованный до мелочей и утвержденный на многочисленных совещаниях, дождался реализации. Ломоносов отвечал, как бы сегодня сказали, за логистику: где блокировать царский поезд, как привести его в расположение войск Северного фронта генерала Рузского, а там уж Николай Владимирович разберется с самодержцем. Сообщив Бьюкенену, как быстро и незаметно он сможет добраться до Пскова, используя лесозаготовительные узкоколейки, Юрий Владимирович отдыхал перед дорогой, сидя пассивным слушателем на совещании заговорщиков в посольстве Британии , лениво потягивая шотландский виски, рисуя на бумаге загогулины, напоминающие кривошипно шатунный механизм паровоза, вполуха слушая перебранку посла Британии с Путиловым.

– Алексей Иванович, – выговаривал Бьюкенен олигарху тихо и мягко, зеленея при этом от злости, – жадность приведёт вас совсем не туда, куда вы так стремитесь. У нас были конкретные договоренности. Потрудитесь их выполнять! Рабочие ваших заводов – главный запал тщательно подготовленной бомбы. Поэтому ни о каком отступлении от первоначальных планов не может быть и речи.

Путилов, краснея, старательно подбирая английские слова, а потому медленно и зловеще цедил в ответ сквозь зубы.

– Так я как раз и говорю, милейший, именно про конкретные договорённости! Мои заводы стоят уже неделю. А это, позволю вам напомнить, – 160 предприятий и трестов оборонного значения! Мне было обещано, что за каждый день стачки я получу известную компенсацию. И где? Где, я вас спрашиваю?

– Вы прекрасно осведомлены, Алексей Иванович, – Бьюкенен перешёл на шёпот, – о причинах наших временных финансовых затруднений. Но это не повод что либо менять или сворачивать.

– Ошибаетесь! – Путилов вскочил на ноги, задрал голову так, что казалось, его бородка клинышком сейчас проткнёт лорда насквозь, – я могу немедленно вернуться в заводоуправление и подписать все требования бастующих! Уже завтра рабочие встанут к станкам! Что или кто помешает мне это сделать?

Бьюкенен медленно встал, а на его застывшем лице вдруг появилась мелкая, как рябь в пруду, гадливая улыбка.

– Никто! – согласился он и сделал шаг навстречу олигарху, – но рабочие, возвращаясь со смены, смогут неожиданно узнать из вечерних газет, что владелец завода Путилов не выплачивал зарплату, потому что его собственный Русско азиатский банк по его же распоряжению не профинансировал производство вовремя. А потом рабочие расскажут въедливым газетчикам, как заводоуправление лично рекомендовало им объявить стачку. С флагами, с плакатами, со сжатыми кулаками, но не против хозяина, а против царя…

Бьюкенен сделал ещё шаг навстречу заводчику и тот, наткнувшись на стоящее сзади кресло, упал филейной частью на мягкие подушки.