– Ещё лучше, чем вы думаете! Я могу даже рассказать про служебную переписку ваших начальников – Джона Скейла и Стивена Эллея, где они информируют Бьюкенена о переговорах Протопопова и представителей кайзера в Швеции, обсуждают варианты, как не допустить сепаратный мир России с Германией. Распутин – это ведь не главная мишень, да?

– Я вам ничего не скажу, а вы ничего не докажете! – выпалил Райнер.

– Владимир Митрофанович, что вы трясете головой? Что то сказать хотите? Одну секунду, – нежно проворковал Григорий, вынимая кляп.

– Исчадие ада, – выдохнул Пуришкевич. – Даже пули тебя не берут!

– Да, тяжелый случай, – вздохнул Григорий. – А я думал, что вам интересен мой рассказ, фактически подтвержденный неистовым Освальдом… Какой же вы упёртый тугодум! Глядя на вас, я начинаю думать, что в некоторые головы мысли приходят лишь для того, чтобы умереть. Простите, но каких то специальных доказательств у меня нет…

Идея, сверкнувшая в самом дальнем закоулке сознания, неожиданно обрела зримые очертания.

– А впрочем, почему бы не попробовать, – пробормотал Распутин, складывая пасьянс из возможных ходов и удивляясь собственной наглости. Вскинул голову. Прислушался. – О! Этот треск говорит о приближении чудной великокняжеской сноповязалки Дмитрия Павловича, а хозяин прохлаждается в обмороке! Придётся встречать самостоятельно.

В бесшумной ночи спящего города звук работающего автомобиля, не отягощённого средствами шумоподавления, привычными для XXI века, слышался за несколько кварталов как нечто среднее между ледоходом на реке и стрельбой из пулемёта длинными очередями. Выглянув из боковой двери, ведущей во двор прямо из полуподвала, Распутин увидел сравнительно низкую двухметровую ограду, заваленную сугробами. Единственное свободное от снега место – распахнутые настежь ворота, прикрепленные к массивным, метр на метр, воротным тумбам. Стало быть, въедут внутрь. Ну правильно – тело забирать. Где же встречать дорогих гостей? Тарахтит уже близко, за поворотом. В несколько прыжков одолев расстояние до ограды, отчего опять заныла только успокоившаяся грудь, Григорий примостился за воротным столбом, молясь, чтобы авто не было оборудовано зеркалами заднего вида.

По мере приближения дореволюционного агрегата, к тарахтению двигателя добавился скрежет металлических частей и грохот подвески, жалующейся на отсутствие асфальтового покрытия, обилие ледовых наростов и выбоин на проезжей части. Улица озарилась неровным, прыгающим светом жёлтых фар. Тени от сугробов и деревьев ожили, заплясали, словно духи и домовые, дотянулись своими щупальцами до дворцовых окон и канули во тьму также неожиданно, как и возникли. Автомобиль притормозил, сделал поворот и вполз во двор, отфыркиваясь, как морж, и потрескивая, как дрова в камине.

Этот рыдван был лишен не только зеркал, но даже крыши. «Что за сомнительное удовольствие – путешествовать зимой в кабриолете», – удивился Распутин. Разогнавшись в три шага, он оперся о бамперообразную железяку и запрыгнул на заднее сиденье со стороны багажника. Оттолкнувшись от широкой кожаной спинки, врезался обеими ногами в спины седоков на переднем сиденье. Водитель, озадаченный стремительным приближением руля к переносице, успокоился сразу. Пассажир, перед лицом которого не было непосредственного препятствия, а до ветрового стекла падать дольше, ещё потрепыхался, но сдался под тяжестью аргументов – энергичного постукивания головой о переднюю панель, инкрустированную лакированным орехом.

Четверо подельников, оставленных Распутиным без присмотра, расценили это, как второй шанс, попытавшись немедленно освободиться и даже частично преуспев. Когда Григорий, тяжело дыша, распахнул дверь, держа за ворот шинели тела последних двух фигурантов заговора, Пуришкевич уже снял с себя путы и колдовал над узлом, связывающим в одно целое Райнера и Юсупова.