Через полчаса возвращаются Макс и Абдулла. Мак весь пунцовый; керогаз так и не горит.

— Ну-ка, хваджа, дайте его мне! — Абдулла. Он хватает денатурат, спички, и через две минуты керогаз вспыхивает как миленький, хотя я уверена, что Абдулла и знать не знает принципов его действия.

— Ну! — Мак, как всегда, лаконичен, но сколько сказано этим «ну»!

К ночи ветер усиливается до урагана, дождь льет как из ведра. Вбегает Аристид — палатки сейчас сорвет! Мы все выскакиваем под дождь. Вот она, оборотная сторона «1е camping». Макс, Мак и Аристид воюют с бешеным шквалом, пытаясь закрепить большую палатку. Мак вцепился в центральный кол. Внезапно кол с треском обламывается, и Мак шлепается в жирную грязь. Боже! Его невозможно узнать!

— Ах ты.., чтоб тебя… — рычит он.

Наконец-то! С этой ночи Мак стал вести себя по-человечески! Он больше не истукан! Он стал таким, как все мы!

На следующий день непогоды как не бывало, но дорогу всю развезло. Мы осмеливаемся выбираться только на ближайшие телли. Среди прочих — Телль-Хамдун — большой холм вблизи Амуды, на самой границе: железная дорога проходит по его склону, так что часть телля попадает на территорию Турции.

Однажды утром мы приводим туда рабочих. Они должны будут выкопать траншею на его склоне. Здесь сегодня холодно, и я прячусь с подветренной стороны. Погода вполне осенняя, и я сижу на склоне, закутавшись в кофту. Внезапно, как всегда, неведомо откуда появляется всадник. Он пришпоривает лошадь и кричит мне что-то по-арабски. Я не понимаю ничего, кроме приветствия, очень вежливо на него отвечаю и объясняю, что хваджа находится с другой стороны холма. Всадник как-то странно на меня смотрит, задает еще какой-то вопрос, который я, естественно, не понимаю, после чего, откинув голову назад, оглушительно хохочет.

— О, ведь это хатун! — вопит он. — Вот это да! Я ведь говорю с хатун, а не с хваджа!

Развернув лошадь, он галопом несется на другую сторону холма, продолжая безудержно хохотать: надо же так оскандалиться — принять женщину за мужчину!

— Деньги нам не нужны, — заявляют они с ходу. — Урожай в этом году был хороший.

Поистине счастливая страна — такая простота нравов!

Единственная ценность здесь — пища. Урожай был хороший — значит, ты богач! Всю остальную часть года они пребывают в довольстве и безделье, пока снова не придет пора пахать и сеять.

— Немножко денег, — говорит Хамуди тоном Змия-искусителя, — никому не повредит.

— Но что мы на них купим? — резонно спрашивают крестьяне. — А еды до следующего урожая нам хватит.

Но тут в игру, как водится, вступает наша праматерь Ева. Хитроумный Хамуди расставляет силки: ведь на эти деньги можно купить какие-нибудь украшения женам.

Жены кивают. Раскопки, говорят они, — дело хорошее. Мужчины чешут в затылках. Как узнать, благородное ли это дело? Достойно ли им заниматься? Хамуди клянется, что это одно из самых благочестивых дел на свете. И потом, пока речь идет всего о нескольких днях! А до весны они успеют все обдумать и решить. Наконец наиболее дерзкие и мыслящие современно — их набралось с дюжину — не без колебания соглашаются. Консерваторы неодобрительно трясут белыми бородами.

По знаку Хамуди из недр «Мэри» извлекают кирки и лопаты и раздают рабочим. Хамуди сам берет кирку и демонстрирует, как с ней надо обращаться, потом объясняет, что именно требуется. Рабочим предстоит прорыть три пробных траншеи на разных уровнях склона. Наши новобранцы бормочут: «Иншаллах!» — и приступают к работе.

Сегодня мы едем к нашему старому приятелю — Теллю-Шагар-Базар.