Остальные окружают его и геркулесовыми усилиями стаскивают балки с исковерканного тела. Из грубых, но добрых грудей вырывается хриплый ропот жалости, и вопрос обегает все уста:

— Кто скажет ей?

В маленьком аккуратном домике близ железной дороги, который они стоя видят отсюда, ясноглазая, каштанововолосая молодая женщина работает напевая, и не знает, что смерть в мгновение ока вырвала ее мужа из числа живых.

Работает, счастливо напевая, в то время как рука, которую она выбрала для защиты и поддержки в течение всей ее жизни, лежит неподвижная и быстро холодеет холодом могилы!

Эти грубые люди, как дети, стараются уклониться от необходимости сообщить ей. Их страшит принести весть, которая сменит ее улыбку на горе и плач.

— Иди ты, Майк, — говорят одновременно трое или четверо из них. — Ты, брат, ученее, чем кто-либо из нас, и будешь чувствовать себя, после того как скажешь ей, как ни в чем не бывало. Пошел, пошел — и будь поласковее с женкой бедного Тима, пока мы попробуем привести его труп в порядок!

Майк — приятного вида мужчина, молодой и дюжий. Кинув последний взгляд на злополучного товарища, он медленно направляется вниз по улице к домику, где живет молодая жена — теперь, увы, вдова.

Прибыв на место, он не колеблется. Сердце у него нежное, но закаленное. Он поднимает щеколду калитки и твердым шагом идет к двери. Прежде чем он успевает произнести хоть одно слово, что-то в его лице говорит ей всю правду.

— Что это было? — спрашивает она. — Внезапный взрыв или укус змеи?

— Подъемный кран сорвался, — говорит Майк.

— В таком случае я проиграла пари, — говорит она. — Я не сомневалась, что это будет виски.

Жизнь, господа, полна разочарований.

УМЕНЬЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ

Сильный запах лука и того сорта виски, который рекомендуется в рекламах «для технических целей», проникли сквозь замочную скважину, а немедленно за ними появился индивидуум, неся под мышкой внушительную рукопись, напоминавшую величиной скатанный кусок обоев. Индивидуум принадлежал к типу, определяемому нашими английскими кузенами как «представитель низших классов», а демагогической прессой как «кости и нервы страны»; местом же его вторжения была святая святых великого техасского еженедельника.

Редактор сидел за письменным столом, вцепившись руками в свои скудные волосы и глядя с отчаянием на письмо, полученное от фирмы, у которой он брал в кредит бумагу.

Индивидуум пододвинул стул к самому креслу редактора и положил тяжелую рукопись на стол — так что последний даже затрещал под ее весом.

— Я работал над этим девятнадцать часов, — сказал он, — но наконец оно кончено.

— Что это такое? — спросил редактор. — Травокосилка?

— Это ответ, сэр, на послание президента: развенчание каждой и всех из его проклятых доктрин, полный и уничтожающий обзор каждого из утверждений и каждой из лживых и предательских теорий, им выдвинутых.

— Приблизительно сколько… гм… сколько фунтов оно содержит, по-вашему? — спросил в раздумье редактор.

— Пятьсот двадцать семь страниц, сэр, и…

— Написано карандашом на одной стороне листа? — спросил редактор со странным блеском в глазах.

— Да, и здесь затронуто…

— Можете оставить рукопись, — сказал редактор, вставая со своего кресла.