Я глянул на него и мне показалось, что он ждет от меня еще чего-то, будто знает о том, что меня мучает.

— Глупости, ничего он не знает. Неоткуда ему знать, — подумал я.

Мика ждал меня у входа в сад, прячась за кустами колючего терновника. Его глаза тревожно ощупали меня.

— Отругал?

— Нет, — я помотал головой. — Он все-таки странный какой-то.

Мика, не расслышав последних слов, заулыбался.

— Он никогда не ругается. Он хороший. И ничего не боится. Он стекло вставил.

— Какое стекло?

— Обычное стекло, которое разбилось.

— В храме?

— Конечно в храме, больше нигде стекол не били.

— Мика, ты врешь. Этого быть не может.

Мика приподнялся на цыпочки, приблизил ко мне свое белобородое лицо.

— Я ни-ко-гда не вру, — произнес по слогам, словно боясь, что я не разберу. — Ни-ко-гда.

И помахал перед моим носом пальцем.

— Хорошо, хорошо, но ты откуда знаешь?

— Я видел. Он взял лестницу. Топ-топ. Залез наверх. Вставил стекло. Топ-топ. Слез вниз. Понятно?

Блаженный смешно переваливался, показывая, как настоятель лазил по лестнице. Я чуть с ума не сошел от радости. Сколько мучений принесло мне то злополучное видение. Сколько раз, когда я проходил по темному двору, мне мерещилась черная фигура в развевающемся плаще. Ночью, я боялся открывать до рассвета глаза, чтобы невзначай не увидеть над собой призрак. А теперь выясняется, что это был всего лишь отец-настоятель, которому надоела трусость ремесленников и братии, и он, выбрав ночь потемнее, сам все сделал. А оставил это втайне, потому, что неприлично человеку его сана лазить по крышам, хотя бы это была даже и храмовая крыша.

Жизнь шла своим чередом и ничего особенного не происходило, если не считать того, что мы с Микой продолжали искать и иногда находить лица людей в плитах храма. Те фигурки, что я находил раньше были ущербны и в них всегда чего-то не хватало. Теперь же дело обстояло иначе, мы искала долго и тщательно, но зато все, что находили было без изъянов и уродств. Мы находили изображения всего, что угодно: животных, домов, птиц, деревьев, лодок, колесниц… Но больше всего мы с блаженным радовались, когда находили лица людей. Год за годом, мы накопили их такое множество, что иногда даже узнавали в одном из них кого-нибудь из братии. Очень долго смеялись, обнаружив брата Матео, изображенного с таким комическим мастерством, что вряд ли кому-нибудь из людей удалось бы что-то подобное. Даже здесь, в камне Матео, казалось, продолжал оглядываться вокруг в поисках своей полосатой Томазины, не забралась ли она снова на какое-нибудь дерево. Я пожалел, что мы дали клятву никому не показывать эти каменные рисунки. Уж очень смешной Матео здесь был. Со временем мы нашли всех, кого знали, кроме отца-настоятеля и Мики. Даже мое изображение отыскалось между двумя скамьями, на которые садятся во время службы. Там на моем лице уже пробивалась борода, наверное, я был изображен юношей.

Так прошло несколько лет. Солнце по утрам по-прежнему окрашивало снежные вершины гор оттенками алого цвета. Приходили и уходили зимние ветра. В свой срок в долинах созревали пшеница и виноград. Осенью крестьяне окрестных деревень привозили в монастырь хлеб и вино, заваливали наши обширные кладовые овощами, зерном, тушами телят и овец, битой птицей.

Я к тому времени подрос и искоса поглядывал на время от времени появляющихся у нас крестьянских девушек в простых грубых платьях. Замечая мои взгляды, они прыскали от смеха в ладошки и перешептывались, показывая на меня пальцами. Я внутренне смущался, что был замечен, но вида не показывал, и лишь скорчив презрительную гримаску, что мол взять с глупых, спешил укрыться от насмешек. Но девушки появлялись у нас редко, а потому я так и не смог разобраться в своем отношении к этим странным существам.