А-ме-ри-ка! Стоп. Больше ни-ни. Сейчас беру такси и еду к вам. Мишка, должно быть, уже выехал…
Что за гиль? Болдырев и такси… Да он и в метро, кажется, только по воскресным дням катается. И почему «Америка»? Он подумал, вспомнил о кое-каких своих сумасбродных надеждах и побледнел. Неужели?!..
Через десять минут в дверь ввалилась вся артель: безработный офортист Болдырев, плакатных дел мастер Мишка, кошачий скульптор Шафгаузен и с ними два безыменных, знакомых по Ротонде персонажа.
Жали руки сердечно и напористо. Целовали в губы, в нос и в бородавку… Хлопали по плечу: «Ай да Кандыба! Надо ему, лешему, фамилию переменить. С Морганом будет в клубе на бильярде играть, неловко с такой фамилией!»
Кандыба растерялся:
— Да в чем же дело, с ума вы, что ли, посходили?
И вдруг, как по команде, все смолкли.
Мишка выступил вперед, бережно вынул из конверта с американской маркой газетную вырезку и медленно, сдержанно волнуясь, прочел:
«Чикаго. „Новые русские ведомости“. 10 декабря 1925 г.
Скончавшаяся в возрасте 68 лет в городе Спрингфилд, в штате Иллинойс, наша соотечественница Ирина Кливэленд, урожденная Кандыба, завещала все свое состояние в 90 тысяч долларов, не считая усадьбы, мелкого инвентаря и завода сушеных фиг, своему племяннику Федору Кандыбе, которого почившая безуспешно разыскивает с 1917 года. В случае нерозыска наследника в течение полугода состояние, по воле покойной, перейдет на улучшение кролиководства в ее родном штате».
Кандыба тяжело сел на стул.
— Она? — спросил участливо Мишка.
— Она. — Кандыба боднул головой. — Я же тебе рассказывал. Я только не знал, что она в Иллинойсе и что у нее… такие средства… Что же это, милые, такое? Что такое, я спрашиваю?!
Он жадно перечел газетную вырезку, конверт, письмо приятеля Мишки, который прислал ему заметку из Чикаго, и вдруг, во все побагровевшее лицо, точно его смазали прованским маслом, залоснился бессмысленной улыбкой.
— Как что? — встрепенулся Мишка. — Завтра Болдырев поедет с тобой в американское консульство, ты же по-английски ни в зуб. Удостоверишь личность, получишь визу — и досвидан-с! — поедешь в свой Иллинойс, черт поросячий!.. Ну, а теперь вспрыски. Вспрыски, братчики, нечего дурака валять.
— Какие вспрыски? — тупо спросил еще не пришедший в себя иллинойсский богач.
— Какие?! — подскочил Мишка. — Случай-то твой, плюшкинская твоя душа, вспрыснуть надо или нет? Да и совпадение-то какое: русский ведь сочельник сегодня! А?..
Болдырев, встал, плюнул, напялил свое кургузое пальтишко к постучал по звонкой китайской курильнице трубкой:
— Брось, Мишка! Чего распелся? Нам с миллионером какая же компания? Пусть сам по американским консульствам бегает, а я для него не свиной гид. Облупят его переводчики, как яичко, будет рад… Валите ко мне: ром есть, халвы по дороге купим, какого дьявола с ним валандаться!
Но Кандыба очнулся и превзошел себя. Вынул из карельской шкатулки сто франков и заступил Болдыреву дорогу:
— А вот мы сейчас увидим, какой Кандыба Плюшкин! Миша, будь другом, возьми там, что надо…
Мишка переглянулся с Болдыревым и отстранил щедрый дар.
— Ничего не надо… Студню я, что ли, куплю на твои сто франков?
— А сколько еще надо?
— Давай еще сто. Спрашивает! Раз в жизни друзей угощает, которые, можно сказать, как вестники счастья, его бескорыстно поздравить пришли, а он… сто франков!
Кандыба покраснел, отчаянно махнул рукой и сдался.
— Марину позвать? — спросил в дверях Мишка. |