Утром четвертого сентября профессор Райс и доктор Морган настояли на разговоре с ним, после которого они вышли дрожащие и пепельно‑серые. Вечером он лег спать, но спал беспокойно. На следующий день, в среду, он вернулся к рукописи и принялся делать обширные выписки из уже прочитанного и нового материала. Этой ночью он спал совсем немного, в кресле, не выходя из своего кабинета, но еще до рассвета вновь вернулся к рукописи. Перед полуднем его врач, доктор Хартвелл, навестил его и настоял на прекращении этой изнуряющей работы. Эрмитэйдж отказался, заявив, что для него жизненно важно дочитать рукопись и найти объяснение прочитанному. Этим вечером, едва опустились сумерки, он наконец завершил свое ужасное чтение и в полном бессилии откинулся в кресле. Его жена, которая принесла обед, нашла его в полукоматозном состоянии, но он был способен резким окриком остановить ее, когда она взглянула на записи, сделанные его рукой. С трудом поднявшись, он собрал исписанные листы и запечатал их в большой конверт, который положил во внутренний карман пальто. Ему хватило сил, чтобы дойти до дома, но он явно нуждался в медицинской помощи, так что немедленно был вызван доктор Хартвелл. Когда доктор укладывал Эрмитэйджа постель, тот без конца повторял про себя: «Но что же мы можем сделать, Боже милосердный?»

Доктор Эрмитэйдж выспался, но на следующий день как будто бредил. Он ничего не объяснил доктору Хартвеллу, однако, когда успокаивался, то настаивал на серьезном и долгом разговоре с Райсом и Морганом. Его бред был очень причудливым, например, он неистово требовал уничтожить что‑то такое, что находится в заколоченном фермерском доме; ссылался на какой‑то фантастический план, предусматривающий уничтожение всей человеческой расы, всей животной и растительной жизни на земле какой‑то ужасной древней расой существ из иного измерения. Он кричал, что мир в опасности, поскольку Древние Существа хотят полностью стереть его и отбросить из солнечной системы и космического пространства в какую‑то другую грань или фазу вечности, откуда он однажды выпал, миллиарды эпох тому назад. Порой он просил, чтобы ему принесли чудовищный «Некрономикон» или «Демонолатрию»

Ремигиуса, в которых он надеялся найти заклинания, способные остановить нависающую опасность.

«Остановить их! Остановить их! – продолжал он выкрикивать. – Эти Уотли хотел впустить их, а самый опасный еще остался! Скажите Райсу и Моргану, что мы должны что‑то делать – действовать придется вслепую, но я знаю, как изготовить порошок… Его не кормили со второго августа, когда Уилбур приехал сюда и нашел здесь смерть, а с такой скоростью…»

Однако Эрмитэйдж, к счастью, обладал очень крепким для своих семидесяти трех лет здоровьем, так что за ночь, во время сна, его организм справился с надвигавшейся горячкой. Он проснулся утром в пятницу с ясной головой, но встревоженный гложущим его страхом и осознание огромной ответственности. В субботу он уже чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы пойти в библиотеку, и вызвал к себе Райса и Моргана на совещание, так что всю оставшуюся часть дня и вечер трое ученых напрягали свои умственные способности в сложнейших размышлениях и яростных дискуссиях. Странные, загадочные и ужасные книги в огромных количествах были принесены с полок, из хранилищ и фондов; диаграммы, формулы и заклинания копировались с лихорадочной быстротой и в пугающем изобилии. Скептицизма больше не осталось. Все трое видели тело Уилбура Уотли, лежавшее на полу в комнате этого самого здания, и после этого ни один из них не рискнул бы относиться к дневнику, как к запискам сумасшедшего.

Мнения о том, нужно ли ставить в известность полицию штата Массачусетс разделились, причем негативное мнение в конце концов возобладало. Тут речь шла о таких вещах, в которые просто не поверил бы непосвященный, что, кстати, вполне подтвердили дальнейшие события. Поздно ночью обсуждение прекратилось, хотя определенного плана выработать пока не удалось.