— А если бензин достанем?

— Все равно нельзя.

— Почему?

— Потому, что не велели… Сам товарищ Ленин обещался поглядеть на эту «таньку».

— Скажи, какая она у вас важная! Могла б своим ходом до товарища Ленина прибыть.

— Она-то могла бы, да только бензину нема.

— Ну и как же ее?

— До Геническа волами, а там — поездом.

— Короче, отвоевалась, — улыбнулся довольный таким обстоятельным разговором очкарик.

Вальяжный мужчина в лохматой барашковой папахе подъехал к танку на тачанке, привстав с сиденья, сверху оглядел толпу и лишь потом спустился на землю. Протиснулся сквозь многолюдье к самому танку, остановился возле Кольцова и Бушкина. Постоял, рассматривая танк, восхищенно спросил у Кольцова:

— Не знаете, сколько примерно в ней весу?

— Много, — ответил Кольцов. — А зачем это вам?

— Просто так. Интересно, сколько плугов она может потащить? — и, в упор разглядывая Кольцова, добавил: — Тяжелая, зараза. Так землю своим весом утрамбует, что сквозь нее никакая былинка не пробьется. Бесполезная для крестьянина машинерия.

— Вы, видимо, агроном? — спросил Кольцов.

— И это тоже. Всего понемногу, — как-то неопределенно ответил мужчина. — А вы из Каховки?

— Бывал когда-то…

— Лицо, гляжу, знакомое, — и, резко развернувшись, протискиваясь сквозь толпу, он пошел к своей тачанке.

Бушкин проводил его взглядом.

— Шибко он до вас приглядывался, — сказал он Кольцову. — С чего бы такой интерес?

— Должно быть, принял меня за кого-то, — пожал плечами Кольцов. И они тоже пошли к своему «фиату».

Дорога проходила через Черную Долину. На улице им стали встречаться женщины и старики с тачками, груженными доверху домашним скарбом.

— Что это они? Куда-то переселяются? — спросил шофер.

За поворотом им открылась мощенная булыжником небольшая площадь. В ее дальнем конце слабо коптило головешками недавно сожженное имение графа Мордвинова. Собственно, догорал только деревянный мезонин, сам же дом был выстроен из белого крымского камня. Он лишь слегка закоптился от пожара, но выстоял. Жители села толпились здесь с тачками и неторопливо и обстоятельно уничтожали то, что не тронул пожар.

Остановив автомобиль, не покидая его, они стали наблюдать за кипучей жизнью толпы. Люди выбрасывали из окон и тащили к своим тачкам ведра, чайники, керосинки, подсвечники, зеркала, слегка поврежденные огнем, но еще вполне годные кресла, оконные рамы — словом, все, что могло сгодиться в хозяйстве.

Две пожилые женщины вытащили на улицу поврежденный огнем и все еще дымящий в нескольких местах большущий гобелен с изображением барской охоты на оленей. Эта картина чем-то отдаленно напоминала происходившее на площади: такая же оголтелая толпа охотников с хищным блеском в глазах, свора злобных собак и бегством спасающиеся окровавленные олени.

Женщины деловито расстелили гобелен на мокром булыжнике и стали усердно затаптывать кое-где еще тлеющую ткань. Они затаптывали ногами в постолах лица обезумевших в азарте охотников, затаптывали дымящиеся пасти озверевших собак и заливали мутной талой водой мордочки оленей с большими газами, застывшими в испуге.

В автомобильном окне со стороны Кольцова появился их знакомый в барашковой папахе.

— Любопытствуете? — не то спросил, не то укорил он и, указав на женщин, рвущих гобелен, пытаясь его поделить, добавил: — Народ, что море, все унесет.

И исчез, словно растворился в воздухе. Кольцов повертел головой, но, ни тачанки, ни её пассажира нигде не было — должно быть, свернули в ближайший переулок.

И когда они уже покидали Черную Долину, Кольцов еще раз оглядывал площадь, но знакомой тачанки так нигде и не увидел.