Я словно потерял рассудок. Одна мысль горела в моем мозгу – уберечь тебя от трагедии.

Я огляделся в небольшой детской и, увидев еще одну колыбель с мальчиком, решил обменять младенцев. Я обменял им браслетки с именами и передвинул колыбельки. Когда нянька вернулась, все было как прежде, только двое краснокожих лысых младенцев поменялись судьбами.

Не возникло никаких подозрений. Мой поступок был настолько немыслим, кто мог бы такое предположить?

Несколько раз, приезжая в город, я видел в твоем саду крепкого здорового мальчика… Знал, что ты счастлива и гордишься сыном.

Потом я узнал через знакомых о том, что у тебя родился второй ребенок, и он болен. Мои чувства пришли в смятение, – я все сильнее ощущал свою вину перед людьми, судьбы которых я нарушил. Перед теми, которые растили твоего старшего сына.

И однажды я их увидел – Кроуфильды привезли ребенка в Нью-Йорк и обратились ко мне, зная, что я исследую эту болезнь. Я должен был все рассказать им, но у меня не хватило духу. Я направил их в медицинский центр ближе к их городу, и там они лечили мальчика. Остальное ты знаешь. Вот и все. Я посвятил свою жизнь искуплению своего злого дела – лечению бедных пациентов, благотворительности. Но это, конечно, не загладит мою вину. Прости меня, если можешь, Лаура, и пусть простят – хоть малую долю моей вины – те, другие родители».

Лаура положила листок на колени. В саду каркнула ворона, тявкнул щенок. Двое на веранде словно застыли в молчании.

Наконец, Лаура очнулась и сказала:

– Это все. Там еще только подпись.

– Френсис Элкот. Так это был он, – глухо отозвался Ральф.

– Он жил в этом доме за оградой.

– Ты часто вспоминаешь о нем?

– Редко. Это – зажившая рана. Правда, после того, как я тебя встретила, – ты не обидишься? – Я вспоминаю его со странным чувством, что ты на него похож.

– Ты забыла, что уже говорила мне об этом. Но ты не рассказывала мне, почему вы расстались.

– Очень просто. Он от меня отказался.

– Вот глупец! Я бы ради тебя от выборов отказался. От чего угодно. Ты мне веришь? Веришь?

Она посмотрела на него. Сумерки за окном сгущались, но она увидела в его взгляде тревогу.

– Верю, Ральф.

– Какая трагедия! Минутный порыв – и тяжкое бремя вины на всю жизнь…

– Да, хотя в его жизни была слава, успехи в науке, заслуженное уважение…

– Как воспримут этот рассказ Артур и Маргарет?

– Я уже рассказала им. И Тому. Они изумляются странности переплетения людских судеб, но считают, что лучше знать все, как было, хоть и нельзя ничего изменить. Маргарет сказала: «Теперь отдохнем от наших бед и постараемся забыть».

– Она – сама доброта, – заметил Ральф.

– Да, – согласилась Лаура, – если бы она не была такой, все сложилось бы иначе. Они без ума от Тимми. Хотят свозить его в Вашингтон, показать Капитолий и все достопримечательности. Замечательно, правда?

– Она все еще беспокоится, не думаешь ли ты, что они пытались оторвать от тебя Тома. И просила сказать, что этого никогда не было.

– Она и мне говорила. И я рада, что это так, Ральф. Я ведь не ангел, и мне трудно было бы примириться с уходом Тома. Но теперь я спокойна. Я дружна с ними, даже пригласила их праздновать Рождество.

– Они придут?

– Конечно. А мы все пойдем к ним на еврейскую Пасху.