Это была выдумка, но неопасная.

— А где твое письменное соизволение?

— Она его послала несколько дней назад.

Эбтин-ага отправился проверить наличие книги.

Когда я попросил Пери о письме, я хотел довериться ей в истории с моим отцом, но не посмел. Побоялся, что, открыв мое стремление, заставлю подозревать себя в неполной преданности. Вместо этого я сказал ей, что это облегчит мне добычу сведений для нее.

Эбтин скоро вернулся с кислым видом:

— Что именно ты хочешь посмотреть? В рукописи больше тысячи страниц, повествующих о почти вечном правлении шаха. Я не собираюсь тащить их все для тебя.

Следовало позже задобрить его подарком. Но сейчас я просто сказал:

— Мне нужно прочесть о главных чиновниках, служивших шаху Тахмасбу.

— Ладно. Приходи завтра, я отберу для тебя эти страницы.

— Завтра?.. — Я притворился нетерпеливым.

— Да что за спешка? У тебя черви в кишках?

Эбтин был из тех служителей, которые заставляют всех ждать, чтобы внушить представление о своей важности. Но так как осторожность для меня была важнее срочности, я сказал, что приду завтра.

На следующий день я вернулся, взяв с собой бронзовую чашу тонкой работы, украшенную серебряными гравированными цветами и пожеланиями удачи. Эбтин принял подарок без громких восторгов и ушел за страницами. Принеся, положил их передо мной на низкий столик, инкрустированный перламутром и черным деревом.

— Помни, страницы нельзя сгибать или пачкать, — сказал он.

— Я уже работал с хорошей бумагой.

— Ладно.

Бумага была окрашена чем-то вроде луковой шелухи, отчего имела приятный цвет слоновой кости, облегчавший чтение. Все страницы содержали краткие жизнеописания. Сначала шел длинный список служителей Бога, бывших при шахе вероучителями, затем знати, ведшей свой род от Пророка. Потом — списки губернаторов, визирей, чиновников, евнухов, отвечавших за шахское хозяйство, звездочетов, лекарей, каллиграфов, художников, поэтов и музыкантов.

Кому-то досталась благая доля и награды в виде земель или губернаторства, но прочие испытали падение. Одних обвинили в причастности к богохульной или еретической секте и казнили. Другой воспылал страстью к любимому слуге шаха и был убит. Еще один проворовался и был позорно изгнан. Пока я читал эту историю людских злоключений, мое сердце плакало кровью от сочувствия. Сколь многие ушли дорогой моего отца!

Наконец я добрался до списков счетоводов, писцов и историков. Руки мои дрожали, когда я изучал этот лист. Заслужил ли мой отец внесения в летопись, мне не было известно. Летописцы очень часто завершают списки фразой «Никто из прочих не стоит упоминания» или чем-то сходным.

Но вот мое сердце словно замерло в груди.

Мохаммад Амир-и-Ширази: Родился в Казвине, служил шаху двадцать лет, стал одним из его главных счетоводов. Многие сослуживцы отмечали точность его счетов и спорое исполнение дворцовых дел. Казалось, ему было суждено подняться высоко в ряду чиновных людей, но однажды он был обвинен в преступлениях против шаха и казнен. Позже возникали сомнения в справедливости обвинений. В своей мироозаряющей милости шах не казнил обвинителя, но на такое его решение могло повлиять обстоятельство, что у того человека были могущественные союзники, которых шах не пожелал оскорбить. Лишь Богу ведомо точное состояние дела.

Почему, о почему летописец не упомянул имени того придворного? Каково было его положение, если даже шах его не наказал?

Я решил рискнуть и спросить Эбтина. Поманил его, и он приблизился с недовольным вздохом.

— Видишь это описание?

Он вгляделся и поднял глаза. Я никогда не видел, чтоб человек читал так быстро.