— Будут ли вопросы?

Вопросов вроде не было. Плюша вздохнула, порозовела и засобиралась.

Поднялся Ричард Георгиевич:

— М-м… интересная работа. Хотел бы отметить. Поблагодарить, если так можно выразиться.

Это была манера его — говорить обрывками и прищуривать правый глаз.

У Плюши заныло под лопаткой.

— …Большой материал… Хотя, с другой стороны… у меня вопрос.

Геворкян глянул в блокнот, потом на Плюшу. Плюша прижала к себе переплет диплома.

— …Вы вот рассказали о работе неизвестного художника. Ну да, он неизвестен. Хранящейся в нашем музее. Неизвестного художника середины семнадцатого столетия. Если я правильно понял, — и снова сощурил правый глаз на Плюшу и бровь косматую изогнул.

— Да, — выдохнула Плюша.

— Девушка и Смерть… — Геворкян повернулся к остальным.

Кто-то кивнул: в городском музее хранилось мало старых картин, и эта была известной, хоть и неизвестного мастера. Ее даже держали под стеклом, в отличие от висевшего неподалеку неостекленного Шишкина…

— И картина эта поступила, как было верно замечено, из одного частного собрания. Собрания, — Геворкян зачем-то поднял палец, — Ю. Стаковского. А знает ли уважаемая… так сказать, дипломница…

— Круковская, — подсказал кто-то. Геворкян не отреагировал и продолжал, постукивая толстым пальцем по столу:

— Ведомо ли ей…

Плюша стояла, уже ничего не чувствуя, как что-то холодное и неживое.

— …При каких обстоятельствах поступила в музей эта оригинальная картина? — закончил Геворкян и сел обратно за стол, растопырив локти.

Плюша молчала.

— Вы поняли вопрос? — спросил чей-то голос.

Плюша кивнула. По щекам ее потекли теплые капли. Они скапливались на подбородке и падали вниз на букет, тюкая по его обертке.

Тюк… Тюк…

Ее отпустили.

Плюша вышла в коридор, подошла к окну и прижалась низом живота к батарее.

Сзади подошел Максик. Поправил ей сбившийся платок на плечах:

— Хочешь ириску?

Макс был теперь блондином и носил малиновый свитер.

Из Плюши начала выходить вторая порция слез.

— Не плачь, девчо-онка… Пройдут дожди. Оргазм вернее-ется, ты только жди… — Максик пообтирался рядом и отошел.

Плюша слышала, как он разворачивает ириску и чавкает. Мог бы немного придержать свой эгоизм: видит же, как ей плохо, как ей ужасно… Проявить понимание. Но, кроме Максика, к ней вообще никто не подошел и ничего не проявлял. Так называемые однокурсницы стояли сбоку и обсуждали свои очередные глупости. А Евграфа, единственного луча в этом темном царстве, уже год не было: отчислили за то, что пришел несколько раз пьяным и что-то сказал. Плюша хотела поехать к нему по-дружески утешить и, может, даже как-нибудь спасти. Но у нее не было для этого адреса, а узнавать она боялась, и вообще, нужно было думать только о дипломе, как ее наставлял Карл Семенович.