– Я уже сказала – она напоминает мне свою мать, и я не приму ее у себя. Как мне помнится, вам крайне нужна была ее мать. А Кэтрин явно нуждалась в вас – даже будучи при смерти, она произнесла ваше имя.

Так что можете приютить у себя хотя бы ее «копию». И если судьба уготовила вам возможность любоваться ее девчонкой, то так вам и надо.

В мозгу Чарльза все еще боролись радость и сомнение, когда старая герцогиня высокомерно добавила:

– Выдайте ее за кого угодно, но только не за своего племянника. Двадцать два года назад я не одобряла союза между моей и вашей семьями, я и теперь против. Я…

Тут она неожиданно замолкла, как будто что-то пришло ей в голову. Глаза герцогини засветились зловещим триумфом.

– Я выдам Дороти за сына Уинстона! – ликуя, объявила она. – Мне хотелось, чтобы Кэтрин вышла за его отца, но она отвергла его из-за вас. Теперь я выдам Дороти за сына – таким образом я добьюсь наконец союза с Уинстонами! – Недобрая улыбка мелькнула на ее морщинистом лице, когда она увидела страдание, появившееся в глазах Чарльза. – После всех этих лет я все еще собираюсь добиться самой великолепной партии для нашего семейства за целое десятилетие! – С этими словами герцогиня покинула комнату в сопровождении своего поверенного.

Филдинг смотрел ей вслед и испытывал нечто среднее между горечью, ненавистью и ликованием. Старая карга только что нечаянно вручила ему то, что ему хотелось заполучить больше всего на свете, – Викторию, ребенка Кэтрин. И ее точный портрет.

Невыносимая радость переполняла Чарльза, но вместе с тем почти тотчас забурлил гнев. Эта коварная, бессердечная старуха собиралась устроить брачный союз с Уинстонами – в точности так, как ей всегда хотелось. Ради этого несусветного союза в свое время она намеревалась пожертвовать счастьем Кэтрин и теперь наконец собиралась добиться своего.

Гнев, овладевший Чарльзом из-за того, что герцогиня была близка к осуществлению давно задуманного плана, чуть не затмил его ликование по поводу Виктории. Затем неожиданно ему в голову пришла мысль…

Прищурив глаза, он обдумывал ее, рассматривал со всех сторон и наконец улыбнулся.

– Добсон, – громко сказал он дворецкому, – принеси перо и пергамент. Я хочу написать объявление о помолвке. Проследи, чтобы его немедленно доставили в «Таймс».

– Да, ваша светлость.

Чарльз поднял глаза на старого слугу, его лицо отражало лихорадочное ликование.

– Она ошиблась, Добсон. Старая карга ошиблась!

– Ошиблась, ваша светлость?

– Да, ошиблась! Ей не удастся заключить самый великолепный брачный союз за последнее десятилетие, потому что это сделаю я!

Это было ритуалом. Каждое утро приблизительно в девять часов дворецкий Нортроп открывал массивную парадную дверь роскошного загородного дворца маркиза Уэйкфилда и получал экземпляр «Таймс» от лакея, доставлявшего газету из Лондона. Так было и на этот раз.

Затем, как обычно, Нортроп пересек отделанную мрамором приемную залу и передал газету другому лакею, стоявшему перед широкой лестницей.

– «Таймс» для его милости, – торжественно провозгласил он.

Лакей понес газету через залу в столовую, где, по обыкновению, Джейсон Филдинг, маркиз Уэйкфилд, завершал завтрак и читал почту.

– «Таймс» для вашей милости, – робко пробормотал лакей, положив газету рядом с кофейной чашкой маркиза и забрав пустую тарелку. Не говоря ни слова, маркиз взял газету и открыл ее.

Все эти действия исполнялись с прекрасно отработанной и безупречной точностью, ибо лорд Филдинг был апологетом неукоснительного порядка, требовавшим, Чтобы в его поместьях и особняках все действовало, как в хорошо отлаженном механизме. Его слуги испытывали перед ним благоговейный страх, относясь к нему как к пугающе недоступному божеству, которое они отчаянно стремились ублажить.