Почему, почему я это ему сказала? Я никогда и ни с кем не делилась своими намерениями, но очень часто, когда другие женщины говорили о будущем, строили многочисленные планы, вынашивали надежды, хваталась за эту мысль, как человек хватается за все, чем можно укрыться холодной, ветреной ночью. Когда-нибудь отец умрет, королем станет молодой Санчо, потом он женится, и королева, разумеется, не захочет видеть меня при дворе. Но я не позволю, чтобы меня жалели, да и сама не стану себя жалеть, а уеду в свое собственное герцогство Апиету, где в тени большого замка построю себе удобный дом со стеклянным окном, с полкой для книг и с полным разных трав садом, чтобы вокруг дома всегда стоял их аромат.

«И никаких крутых лестниц», — нахмурившись, решила я, потому что мы уже пришли к подножью Башни королевы, и передо мной оказалась крутая, сильно вытоптанная лестница. Я прекрасно понимала, что Бланко, живший в маленькой, похожей на собачью конуру, комнатке, выходившей на верхнюю площадку, спустится на мой голос и легко, как котенка, отнесет меня наверх, но эта процедура всегда унижала меня, и, будучи в добром здравии, никогда не пользовалась его услугами и одна карабкалась на четвереньках наверх, подобно крабу. Если меня видели, я поднималась медленно, хватаясь за стены и ненавидя места, где истоптанные до блеска ступеньки были скользкими. Сознавая все это и не желая являть подобное зрелище мальчику, я велела ему идти впереди меня. «Поднимайтесь», — сказала я и приготовилась ждать внизу. Любой другой мальчик, подобранный на рынке, не раздумывая послушался бы меня, но этот с едва заметной улыбкой отошел в сторону и прижался к повороту стены. «Где мог бродячий музыкант научиться таким манерам?!» — удивилась я, начиная восхождение.

Когда я достигла третьей ступеньки, он оказался рядом, а на четвертой его рука уже поддерживала мой локоть. Перед глазами мелькнула картина: как она легла между ушами медведя — тонкая, юная, коричневая от загара и, что я особенно запомнила, чистая. Мой локоть удобно опирался на его ладонь, и при каждом моем мучительном усилии она была рядом — теплая, надежная и удивительно сильная.

Не в тот ли самый момент я в него влюбилась? Я помню, что когда я поднималась по лестнице, опираясь на его руку, меня в очередной раз пронзила мысль о жестокости моей судьбы. О, как мне хотелось быть обыкновенной, похожей на всех людей, чтобы на меня смотрели, прикасались ко мне со страстью, с желанием! Даже это невинное прикосновение, продиктованное вежливостью, подкрашенной жалостью, было таким сладким.

Когда мы приближались к верхней площадке лестницы, Бланко, громадный черный евнух, как сторожевая собака выглянул из крошечной, чуть больше конуры, комнаты, в которой протекала его собачья жизнь. Он посмотрел на меня с немым упреком в том, что я, избегая его, вышла из замка одна. Бланко любил ходить со мной по улицам в роли эскорта, это было одним из немногих его развлечений, ведь жизнь его была еще более унылой и монотонной, чем жизнь дам, которых он охранял. В тот момент взгляд Бланко самым зловещим образом смешался с моими тайными чувствами. Он был мужчиной, лишенным пола своими собратьями, а я была женщиной, лишенной пола Богом. Лучше было бы нам обоим умереть.

— Бланко, — обратилась я к нему, — я забыла заказать себе новые домашние туфли. Сбегай, пожалуйста, к сапожнику и скажи, что я решила остановиться на красной коже с шерстяной подкладкой. Ученик, который приносил образцы, поймет, что я имею в виду.

Его крупное черное лицо расплылось, как дыня, от радости в предвкушении тридцати минутной прогулки под сияющим солнцем. Мы с мальчиком вошли в солярий .

Побывав с тех пор в нескольких замках, я теперь понимаю — чего не понимала тогда, — что женщины Наваррского двора жили в обстановке почти восточной роскоши. Дед привез с собой с Востока не только болезнь, которая в конечном счете его же и убила, но и огромный обоз сокровищ, а также ряд представлений о комфорте.