– …Он отсутствует уже больше сорока восьми часов…

– Господи, ему же всего девять! Он, наверно, ужасно напуган!..

– Бедняга Майк, он так тяжело это переживает. Ему кажется – это он во всем виноват!

Кто это – Майк? Наверное, отец пропавшего мальчика, решила я, когда мы заняли места в полукабинете. Он был рассчитан на шестерых, поэтому я посадила своего медведя на отдельное место, как будто он тоже человек и будет завтракать вместе с нами. За соседним столом сидели несколько полицейских, которые, наклонившись друг к другу, о чем-то вполголоса переговаривались. На столе перед ними была расстелена карта, в которую они то и дело тыкали карандашами и пальцами.

Наш заказ был совсем простым: «Омлет особый» для папы, французские тосты с повидлом для меня и овсянка маме. Мой медведь заказал горшочек липового меда, правда, только в моем воображении. Пока мы ожидали заказ, папа просматривал раздел вакансий в калифорнийской газете, которую бабушка Мэри прислала ему по электронной почте.

Наконец принесли еду. Я быстро расправилась с тостами и даже облизала пальцы, на которых осталось немного повидла. Мама к своей овсянке даже не притронулась – должно быть, потому, что она выглядела как оконная замазка и к тому же пахла масляной краской, но, возможно, маме было не до еды. Прихлебывая жидкий чай, она смотрела поверх моей головы в соседний полукабинет, где продолжали совещаться офицеры полиции.

Я обернулась. Оказывается, пока я ела, к полицейским подошел какой-то мужчина в обычной одежде. Садиться он не стал – просто стоял рядом. Глаза у него налились кровью и покраснели, словно он долго тер их кулаками или плакал. Я, впрочем, не сомневалась, что последнее вернее и что передо мной – отец пропавшего мальчика. Чтобы понять это, мне даже не нужно было читать его мысли: все это было написано у него на лице.

Я посмотрела на маму. Мне хотелось рассказать ей о своей догадке, но я сдержалась. Мама крепко сжимала в кулаке чайную ложечку, ее лицо стало неестественно белым, а взгляд – напряженным, устремленным в пустоту.

Папа тоже посмотрел на маму и выругался. Ему был хорошо знаком этот взгляд – он упоминал его каждый раз, когда ругал маму за ясновидение.

– Шейла, твою мать!.. Прекрати сейчас же!

Мама резко встала, задев бедром столик. Стаканы на нем закачались, я едва успела поймать свой недопитый апельсиновый сок.

– Извини, Брэд, – сказала мама отцу. – Я должна кое-что сделать.

Папа смял в кулаке газету и взглянул на маму чуть ли не с ненавистью, но она уже шла к столику, за которым совещались полицейские. Мужчина с заплаканными глазами – отец мальчика – отступил в сторону, чтобы дать ей место, и мама, повернувшись к нему, что-то сказала.

– Я знаю, где ваш сын, – услышала я.

Лихорадочное возбуждение, которое я почувствовала, едва мы вошли в кафе, сразу усилилось и стало почти непереносимым. Полицейские заговорили громче; один из них недоверчиво рассмеялся, другой пробормотал что-то вроде «гребаные парапсихи уже задолбали», и только отец мальчика вцепился пальцами в мамино плечо.

– Где? Где он?!

– В какой-то бетонной яме. Он напуган и голоден.

Налитые кровью глаза мужчины с надеждой ощупывали мамино лицо.

– Не слушай ее, Майк! – подал голос самый толстый полицейский (у него к тому же была довольно большая борода).