– Двоих они уже подстрелили, – напомнил Капустин, – когда из части драпали. Но это «гансы», их не жалко. А вот своих парней мы подставлять не будем.

– Приказать не могу, согласен, парни, – признал я. – Но отпуск выбить в состоянии. Понимаете намек? Десять дней свободы, не считая проезда. Дембель ведь еще не завтра, нет?

Намек был предельно симпатичный. Сержанты обещали полное содействие. Ну а как оно в жизни получится – в общем, хрен ее знает, товарищ майор, в смысле, капитан. Плюс-минус. Стоит ли раньше времени делить шкуру неубитого медведя?

Шаг за шагом рота продвигалась. Дорога размокла, моросил дождь. Тучи превратились в однотонную серость. Машины, следующие из Марьяновска в Чебаркуль, без разговоров разворачивали, зачастую под дулами автоматов, идущие в обратном направлении тщательно обыскивали и с богом отпускали. «Шеф! – хохмили солдатики. – Увези нас отсюда! Третья улица Строителей…» Не обошлось и без курьезов. Чудо кустарного автопрома, склепанное из обломков былых аварий, едва не проскочило мимо теряющих бдительность солдат. Якуты везли какие-то шкурки. Упорно делали вид, будто русского языка не понимают и вообще обитают на соседней планете. На автоматы не реагировали, махали руками и показывали ужимками, что им надо проехать. «Шкурки портятся?» – хихикали служивые, роясь в багаже. Докопались до пожилой якутки, едва не доведя женщину до инфаркта. Молчанию этой представительницы коренной нации позавидовал бы сам Будда. «Долго пытали гестаповцы Зою, – резюмировал Аристов, – но пин-код отважная партизанка унесла с собой в могилу». – «Да она же немая, братцы!» – прозрел кто-то сообразительный. «Да-да, немая, немая», – закивали обретшие дар речи якуты.

Никто из представителей нацменьшинства не видел сбежавших солдат. Надвигались сумерки. Транспорта становилось меньше. Дождь зарядил бесконечной стеной. Ныл Булдыгин в кузове. Аристов потянул меня к обочине и заговорщицки предложил выпить. «По сколько сбрасываемся?» – пошутил я. «Должником будешь». – Он извлек из «непромокашки» увесистую фляжку и нетерпеливо показал: не задерживай… Кашлял кто-то из солдат. Орали сержанты. Кому-то стало плохо – парня волоком потащили в «Урал». «Давление у Димки артериальное, – волнуясь, просвещал приятель. – Как погода зашкалит, так комары на нем начинают взрываться…»

Декаданс полнейший. Вкупе с надвигающейся темнотой совсем тоскливо. Не захочешь, а заматеришься.

– Эй, грузди, полезайте в кузов, – ворчал из недр грузовика Булдыгин. – Хрена там бродить? Не поймают никого сегодня…

Ленька гнездился на сырой мешковине, неунывающе бурча, что бороться с ленью надо на чем-то мягком и желательно многослойном.

– Ох, и любишь ты себя, Леонид, – растирал отдавленные кости Булдыгин. – И за что, спрашивается?

– Ни за что, Булдыгин, – хохотал Ленька. – Я люблю себя безо всяких на то оснований. Это слепая любовь.

Обустраивались солдатики – кто-то сидя, кто-то под лавкой. К наступлению темноты поиски теряли смысл. Половина подразделения рассосалась по машинам, остальные вставали в оцепление. Лаяли сержанты, распоряжаясь тянуть навесы между кустами, жечь костры. «А меня волнует, что дрова сырые?! – вопил Капустин. – Бензином полей!.. Эх, солдаты, итить вашу! Делайте что хотите, но чтобы через десять минут эти долбаные костры горели!»

Они действительно горели. Сквозь лохмотья брезента было видно, как мечется зарево пламени по завалам – не жалели горючего.