— Про какую ты судьбу шепчешь? — спросил Федька.

— Да про ту, какой не избежать.

И засмеялась Маланья, засмеялась в лицо Федьке. Вскочил патриарший наборщик, а ноги не держат. Поплыла изба, да все скорей, скорей. Крикнуть хотел — нет голоса. Побежал — рухнул.

Маланья взяла со стола договор, достала из сундучка своего зельице, потерла бумагу, и буквы исчезли. Свела все слова, кроме подписей, потом взяла перо и написала новый договор.

Учинивши это, Маланья надела беличью свою шубку, пошла во двор, запрягла в сани лошадь, в сани сложила сначала гостя, потом дьячка. Сунула за пазуху Федьке договор, выехала за село до боярских хором, настегала коняшку и выпрыгнула из саней.

2

Они очнулись разом. Очнулись и схватились за головы — трещало, как на реке в ледоход.

Розовый на утреннем солнце мир не обрадовал. Снег полыхал алым. Как ни жмурь глаза, а все в них неспокойно, зайчики прыгают, хоть в сугроб полезай.

Схватившись за головы, они сообразили, что сидят в санях. Сани стоят посреди поля, в глубоком снегу. И тут они разинули глаза пошире и перекрестились. Лошади в санях не было. Сиганули из сатанинской повозки и увязли в снегу. И рассмотрели наконец картину страшную и удивительную. Снег перед санями был взбит и кровав. Кругом следы.

— Волки! — ахнул дьячок.

— И как они нас не сожрали? — перекрестился Федька Юрьев.

Ему было так тошно, что он обиделся на волков: могли слопать и не слопали.

— Ты дьячок? — спросил он, забираясь в сани и ложась, дабы унять кружение в голове.

— А ты наборщик! — вспомнил дьячок Иван. И тут встало пред ним вчерашнее: и пир, и торг — ведь продал Маланью-то!

С надеждой глянул на Федьку и увидал в Федькиных глазах, что и тот все вспомнил. Наборщик погрозил пальцем дьячку.

— Не отвертишься у меня! Жену твою возьму. Так и знай, косматый!

Дьячок, соображая, грустно теребил бороду. Углядел бумагу за пазухой у Федьки, и Федька ее углядел.

— Вот она, купчая. Черным по белому: «Я, Иван, сын Иванов, продаю самого себя наборщику патриаршему Федьке Юрьеву на один год, а он, Федька…» Чего? Чего?..

Дьячок Иван вырвал у него бумагу, прочитал и бросился в пляс.

— Съел? Не видать тебе Маланьи! Меня бери!

Федька снял шапку, наклоняясь из саней, черпал снег, как воду, тер лицо, сыпал на голову. Потом надел шапку, сунул бумагу за пазуху.

— Не будь я Федька Юрьев, по справедливому Божьему суду спалю твою бабу на костре, потому что она ведьма!

— Что правда, то правда, жена моя на собаку плюнет — и собака брехать разучится… Только больно уж ты разошелся — «спалю!»

— Молчи! Не то… — и вытащил Федька Юрьев нож из-за голенища.

3

Конь, согреваясь, бежал мелкой рысью. Дорога, накатанная санями, была впору крепка и до самого горизонта пустынна. Чуть похрапывая, ухая нутром, конь одолел бесконечно долгий тягун и, оказавшись на гребне увала, перед крутым и таким же бесконечным спуском, остановился, дергая головой, чтоб расшевелить всадника. Узда моталась безвольно, конь фыркнул и, приседая на задние ноги, чуть боком пошел с горы и, опустившись на самое дно влажной седловины, где лес по сторонам дороги оброс аршинным инеем, жалобно заржал, обиженно вскидывая маленькую черную головку: ладно, что едут, не ведая куда, но чтоб за все утро слова не услышать, да хоть бы крикнул, хоть бы в бок стременем пнул.

Жалобный крик коня окатил Кудеяра с ног до головы, и он, стыдясь, раскаиваясь, припал щекой к шее коня, бормоча нежно и виновато:

— Прости, мой брат! Ветер мой, ветерочек! Я словно сплю с открытыми глазами, — и, озираясь, натянул узду, посылая коня вперед, на новый увал.