Праздный, сижу пред судами, земли бесполезное бремя,

         Будучи муж! среди всех меднолатных героев ахейских

         Первый во брани, хотя на советах и лучше другие!

         . . . . . .

         Я выхожу, да главы мне любезной губителя встречу,

         Гектора! Смерть же принять готов я, когда ни рассудит

         Здесь мне назначить ее всемогущий Кронион и боги!

         Смерти не мог избежать ни Геракл, из мужей величайший.

         Как ни любезен он был громоносному Зевсу Крониду;

         Мощного рок одолел и вражда непреклонныя Геры.

         Также и я коль назначена доля мне равная, лягу,

         Где суждено; но сияющей славы я прежде добуду!

         Прежде еще не одну между жен полногрудных троянских

         Вздохами тяжкими грудь разрывать я заставлю, и в горе

         С нежных ланит отирать руками обеими слезы!

         Скоро узнают, что долгие дни отдыхал я от брани!

         В бой выхожу; не удерживай, матерь, ничем не преклонишь!

    (Ib., ст. 98–126).

Роковая катастрофа жизни Ахиллеса известна самому Гектору: умирая, он умолял своего врага – не предавать тела его поруганию, но, вместо согласия, услышав проклятия,

         Дух испуская, к нему провещал шлемоблещущий Гектор:

         Знал я тебя, предчувствовал я, что моим ты моленьем

         Тронут не будешь: в груди у тебя железное сердце.

         Но трепещи, да не буду тебе я божиим гневом,

         В оный день, когда Александр и Феб стреловержец,

         Как ни могучего, в Скейских воротах тебя ниспровергнут!

    (Песнь XXII, ст. 355–360).

Мало этого: сам Зевес-промыслитель, при всем своем доброжелательстве Гектору, при всем своем сострадании к его жребию, не может помочь ему своею властию верховного божества, которого трепещут все другие боги, но прибегает к решению другой, высшей власти:

         Зевс распростер, промыслитель, весы золотые; на них он

         Бросил два жребия смерти, в сон погружающей долгий:

         Жребий один Ахиллеса, другой Приамова сына.

         Взял посредине и поднял: поникнул Гектора жребий,

         Тяжкий, к Аиду упал; Аполлон от него удалился.

    (Ib., ст. 9-13).

Из всего этого ясно, что герой поэмы не Ахилл: ибо он как будто лишен свободной воли, действует не от себя, но только выполняет волю другой, высшей себя и неотразимой воли. То воля судьбы! Что же такое эта «судьба», которой трепещут люди и которой беспрекословно повинуются сами боги? Это понятие греков о том, что мы, новейшие, называем разумною необходимостию, законами действительности, соотношением между причинами и следствием, словом – объективное действие, которое развивается и идет себе, движимое внутреннею силою своей разумности, подобно паровой машине, – идет, не останавливаясь и не совращаясь с пути, встречается ли ей человек, которого она может раздавить, или каменный утес, о который она сама может разбиться…

Некоторые упрекают Вальтера Скотта, что герои многих его романов сосредоточивая на себе действие целого произведения, в то же время отличаются столь бесцветным характером, что не приковывают к себе исключительно всего нашего интереса, который как бы уступают они второстепенным лицам романа, как более оригинальным и характерным.