— Как зовут юную леди? — осведомился таксист.

— Аннемари, — ответила Оливия и нежно обняла девчонку. — Прости меня, дорогая, — прошептала она. — Я втянула тебя в неприятную историю, верно? Но скоро ты окажешься у своей тетки Мэгги и все снова будет хорошо.

Она усадила девчонку на заднее сиденье, водитель уселся за руль, и такси исчезло в ночи. К своему удивлению, Оливия ощутила, как по щеке у нее скатилась непрошеная слезинка. Она смахнула ее тыльной стороной ладони и быстрым шагом направилась к гостинице.

Такси еще не успело отъехать, как на его месте остановилась другая машина, из которой буквально вывалилась Гертруда Штраус.

— Это Аннемари! — восторженно воскликнула она. — Это Аннемари сидеть спереди. Я узнавать ее издалека, узнавать ее зеленое пальто и длинные волосы. Ох, Берта, с ней все в порядке! Скорее всего, она направляться к мисс Маргарет Коннелли.

— Ты уверена, что это она, Герт? — раздался с заднего сиденья голос Берты.

— Да. — Гертруда отчаянно закивала головой. — Это Аннемари.

— Ну, тогда садись. — Берта похлопала рукой по сиденью рядом с собой. — Поехали домой. Я приготовлю кофе, и мы доедим кекс с марципаном.

— Я так счастлива, Берта! — Гертруда залезла обратно в такси. — Теперь я готова терпеть Нью-Йорк.

— Полюбить, Герт, а не терпеть. — Берта рассмеялась и взяла сестру под руку.

Такси везло их обратно на Ридж-стрит.

— Откуда вы, мисс Анна Мюррей? — обратился Левон Зариян к своей пассажирке. Когда она не ответила, он мягко добавил: — Я вас не съем.

Она была совсем еще ребенком: на вид ей можно было дать лет тринадцать, максимум четырнадцать.

— Вы только что прибыли в Нью-Йорк?

Она по-прежнему хранила молчание. Когда они доехали до Уэст-Сайд-хайвей, Левон притормозил, ожидая пробела в плотном потоке движения, развернулся и вновь с любопытством взглянул на свою пассажирку.

— Привет, — сказал он, но девочка упорно смотрела на свои руки и даже не подняла головы.

Левон спросил себя, а слышит ли она его, и резко надавил на клаксон. Рявкнул гудок, и девушка вскинула голову. Он заглянул ей в глаза, но они были мертвыми и незрячими, хотя и фантастически красивыми: чистыми и яркими, как аметисты. Кожа девочки казалась фарфоровой, с нежным глянцевым сиянием, а волосы ниспадали до самой талии каскадом мелких черных локонов.

— У меня была дочь, очень похожая на вас, — сказал ей Левон. — Ее звали Лариса, и у нее были карие глаза. Но она умерла.

При воспоминании о том, как погибла Лариса, у него перехватило дыхание: ее изнасиловали турки, двенадцать человек, а потом перерезали ей горло. Через неделю он с Тамарой уехал из Армении, страны древних легенд и горьких слез, чтобы не погибнуть вслед за дочерью от рук турок, которые, похоже, вознамерились вырезать под корень все население его отсталой, погруженной во мрак невежества родины.

Сзади недовольно загудели клаксоны. Левон спохватился и влился в поток автомобилей. Прошло уже пять лет с той поры, как они приехали в Америку, пять лет после смерти Ларисы, но Тамара ни на миг не прекращала оплакивать дочь. Глаза его супруги оставались такими же мертвыми и незрячими, как и у этой Анны Мюррей.

Левон вновь заговорил с ней. Он стал рассказывать о себе и о Тамаре, больше не упоминая о Ларисе.

— В Армении я был адвокатом, а теперь хожу в колледж, чтобы сдать экзамен, после которого смогу работать по своей специальности. Тамара, моя жена, была певицей, не профессиональной, но ее часто приглашали петь на свадьбах и в домах наших друзей.