На следующий день я подал заявление. Мне оставалось лишь довериться ходу событий. Они сами увлекали меня. Кто-то занимался мной, моими документами. За два дня все было улажено. Я ни во что не вмешивался, старался ни о чем не думать, опасаясь, что мрак вновь окутает меня. Вопреки моему желанию, время от времени у меня еще возникали сомнения, угрызения совести. Клер! Вправе ли я был… Но я гнал от себя всякое искушение. Стоит только ему поддаться, и все пойдет прахом. Я оставил указания своей секретарше. Если мне будут звонить, пускай говорит, что я уехал надолго. То же самое я сказал и консьержке. Заткнув таким образом щели, сквозь которые призраки могли вновь проникнуть в мою жизнь, я приготовился к отъезду и уже начал терять терпение. Всеми силами я желал оказаться далеко — как можно дальше отсюда. Последние дни прошли в невыносимой тревоге.

А потом бомба разорвалась. Отныне самые крупные заголовки в газетах были посвящены Жаллю: «УБИЙСТВО ИЛИ САМОУБИЙСТВО?», «РЕНЕ ЖАЛЛЮ, ИЗВЕСТНЫЙ КОНСТРУКТОР ПЛОТИН, НАЙДЕН МЕРТВЫМ У СЕБЯ ДОМА». Соседи, чье внимание привлек свет, горевший на вилле днем и ночью, в конце концов обратились в полицию. Под одним из кресел обнаружили автоматический пистолет. Но на его рукоятке, покрытой сетчатой резьбой, не осталось никаких следов. Никто не знал, был ли Жаллю убит или же он сам пустил себе пулю в сердце.

Сначала мне даже в голову не приходило, что это могло быть самоубийство. Но сейчас это предположение буквально потрясло меня. Возможно, я совсем неправильно истолковал случившееся. Ведь тогда Ману… Но было уже слишком поздно — даже для того, чтобы думать об этом. Я не имел отношения к тому, что произошло. Ману все это затеяла, она подготовила развязку. Ее и следовало арестовать. Подобные мысли приоткрывали мне нового, незнакомого Брюлена — непостоянного, причудливого, в чьем характере таилось много неизвестного. В этом я видел лишнюю и важнейшую причину, чтобы уехать отсюда. Скорее! Скорее!

В Орли, прежде чем подняться в «боинг», я купил свежие выпуски газет, но решился их развернуть, только когда мы были высоко в небе. Я мало что узнал из них. Версия самоубийства все больше завоевывала признание. По мнению секретаря Жаллю, он очень тяжело перенес провал своих переговоров в Афганистане, последовавший вскоре после гибели его жены. Овдовевший, наполовину разоренный, отчаявшийся, он предпочел умереть… Разумеется, Клер никак не заявила о себе. По-видимому, она все еще скрывалась в гостинице на авеню де Мен. Истинной жертвой всего, что случилось, была она: отныне ей предстояло вечно таиться от людских глаз. Ведь если узнают, что она жива, ее тут же заподозрят в убийстве мужа. Полиция соглашалась с версией самоубийства лишь потому, что у нее не было никаких доказательств противного. Я опять увяз в своих рассуждениях. Теперь я начинал понимать, что до полного выздоровления мне еще далеко. Пока меня будут преследовать вопросы, на которые нет ответа, я не поправлюсь. А вопросы я буду задавать себе вечно. Как я могу выбросить из головы мысли о Клер — покинутой, одинокой, лишенной всех прав гражданского состояния, даже права получить наследство после мужа… ведущей существование, которое… Ужасно! Я-то даже не подумал об этом: Клер, считавшаяся умершей, не только не могла получить наследство после Жаллю, но даже располагать собственным состоянием.