Обычно настоящая мама и мачеха соединяются в воображении с этими полярностями, особенно из-за еще одного обстоятельства, о котором я хочу рассказать. Оно состоит в том, что существует множество причин, по которым дети могут ненавидеть своих матерей. Мысль о ненависти к матери для каждого очень тяжела, и некоторым слушателям не понравится, что мы употребили слова «мать» и «ненависть» в одном предложении. Однако тут ничего не поделаешь; матери, если они серьезно относятся к своей роли, являются представителями жесткого, требовательного внешнего мира, и именно они постепенно знакомят с реальностью, которая так часто оказывается враждебной желаниям. На маму сердятся, и всегда где-то имеется ненависть, даже когда нет абсолютно никаких сомнений в любви, переходящей в обожание. Если же реально есть две матери — настоящая, которая умерла, и мачеха — разве не понятно, как просто ребенок достигает освобождения от конфликта, сделав одну идеальной, а другую — ужасной? И не только ребенок: сказанное почти так же верно и в отношении ожиданий «общественного мнения».

В довершение ко всему, со временем ребенок начинает понимать или подозревать, что в самом раннем возрасте именно материнская забота обеспечила главные условия, которые дали ему возможность начать быть, начать существовать как личность, с личными правами, личными устремлениями и личным способом жить. Другими словами, вначале была абсолютная зависимость, и поскольку ребенок становится способным осознавать это, развивается и страх перед первобытной матерью, обладающей магической властью над добром и злом. Как трудно для каждого из нас сознавать, что эта всемогущая первобытная сила — наша собственная мама — та, кого мы знаем как достойное любви, но ни в коем случае не совершенное или совершенно надежное человеческое существо. Ведь могло случиться все что угодно. А позже, если речь идет о девочке, та же самая мать, изначально всемогущая, которая доводила до бешенства своей непреклонностью и которую обожали все это время, встает между дочерью и отцом. И здесь особенно мать и мачеха оказываются в совершенно неравных условиях; мать надеется, а мачеха — боится, что девочка завоюет любовь отца. Разве сказанного не достаточно, чтобы увидеть, что мы не вправе ожидать, что дети вдруг перерастут свою тенденцию расщеплять мир вообще, и двух своих матерей — в частности, на хорошее и плохое? И что нас не должно удивлять, если у взрослых сохраняются остатки этого детского мировосприятия?

Мы можем прибегать к логике, мы можем снова и снова говорить себе, что дело не в том, черные люди или белые, а в том, способны ли они, как человеческие существа, к тому, чтобы любить и быть любимыми. Но куда мы денем наши сны и кто захочет отказаться от фантазий? В фантазии нам нет нужды все время быть взрослыми, как это нужно для того, чтобы ездить на работу или ходить по магазинам. В фантазии младенческое, детское и юношеское перекрещиваются со взрослым. Но мы замечаем издержки фантазии, когда нам случается подпасть под ту или другую черную категорию мировых мифов. Я сам, быть может, только что перешел в одну из них, когда стал говорить о ненависти и страхе, которые, как я думаю, должны присоединяться к любви в целостно переживаемых взаимоотношениях матери и ребенка.