— Если я тебе скажу, что дело наше тонет, то что тонет вместе с ним? — Он, Амалия, стал загадки загадывать, и глядел на Амбросио с жалостью. — Если мы с тобой погрузили в лодку по пятнадцать тысяч каждый, а лодка тонет, то что тонет с нею вместе?

— «Безгрешная душа» вовсе не тонет, — заявил ему тогда Амбросио. — Стоит себе целехонька перед моими окнами.

— Ты хочешь ее продать? — спросил его дон Иларио. — Да на здоровье, продавай хоть сию минуту. Только отыщи сначала дурня, который согласится ввязаться в гиблую затею. Нет, такого полоумного, что дал тебе и мне тридцать тысяч, ты не найдешь, не надейся. Отыщи такого, кто взял бы ее даром да в придачу с придурком приказчиком да с долгами плотникам.

— Так что же, выходит, я больше не увижу ни гроша из тех денег, что вложил в дело? — сказал ему тогда Амбросио.

— Ты найди хотя бы такого, кто бы мне вернул денежки, которые я тебе дал авансом, — сказал ему тогда дон Иларио. — Их уже тысяча двести, вон счета. Может, ты забыл?

— Заяви на него в полицию, — сказала ему тогда Амалия. — Пусть заставят вернуть тебе деньги.

И в тот день, покуда он, сидя на продавленном стульчике, курил одну сигарету за другой, Амалия ощутила вдруг сосущую пустоту под ложечкой, невесть откуда возникшее жжение, как бывало в самые скверные минуты ее жизни с Тринидадом: неужели и здесь не спрятаться от беды? Пообедали в молчании, а потом заглянула к ним донья Лупе, но, увидевши, что они такие хмурые, вскоре ушла. Ночью, в постели, Амалия спросила: что же ты будешь делать теперь? Он сказал, что еще не знает, что будет думать. На следующий день спозаранку отправился куда-то и завтрака с собой не взял. Амалию тошнило, а когда часов примерно в десять зашла донья Лупе, началась рвота. Она ей рассказывала про их неприятности, когда вдруг появился Амбросио: откуда ты взялся? разве ты не поехал в рейс? Нет. «Горный гром» чинят в гараже. Опять уселся он в огороде, так там все утро и просидел в задумчивости. В полдень Амалия позвала его обедать, и только начали, как вбежал к ним какой-то мужчина. Он замер перед Амбросио, а тот и не взглянул на него, и с места не приподнялся. Был это сам дон Иларио.

— Ты сегодня утром обливал меня грязью, весь город слышал. — Он, донья Лупе, прямо заходился от ярости и вопил так, что Амалита-Ортенсия проснулась и заплакала. — Ты сегодня на площади говорил, что Иларио Моралес украл у тебя деньги.

Амалию замутило, как тогда, утром. Амбросио не шевельнулся: почему ж он не встанет, не ответит ему как полагается? Нет, он сидел как сидел и смотрел на орущего дона Иларио.

— Ты, оказывается, мало того что дурак, так еще и язык распускаешь, — кричал он. — Ты, значит, прилюдно обещал, что полиция со мной разберется, выведет меня на чистую воду?! Вот, значит, как? Отлично. Вставай, пошли со мной.

— Я обедаю, — пробурчал Амбросио. — Куда это мне идти, дон?

— В полицию! — завопил дон Иларио. — Ты же хотел разобраться, вот пускай майор и разберется, кто кому должен денег, тварь ты неблагодарная!

— Не надо так, дон Иларио, — попросил его Амбросио. — Вам кто-то наврал на меня. Экий вы доверчивый. Присядьте-ка лучше. Не угодно ли вам будет пива выпить?

Амалия глядела на Амбросио и диву давалась: он улыбался и предлагал гостю стул. Вскочила, опрометью вылетела из дому, а на огороде стало ее выворачивать. А из дому доносилось: я сюда не пиво пить пришел, я желаю, чтоб все ясно стало, так что пусть Амбросио встает и идет с ним к майору. А голос Амбросио звучал все тише, все слаще: да помилуйте, дон, да как же можно ему не доверять, он всего лишь пожаловался на злосчастную свою судьбу.