|
Если Амалия говорила: смотри, как я растолстела, или — ножкой бьет, он смотрел на нее тупо, словно не знал, о чем речь. Только поест — все тут же назад отдаст. Амалия взяла в лаборатории бумажных мешков, чтоб он в них, значит, тошнил, но он нарочно норовил на пол, в постель, на стол, и слабеньким таким, сладеньким голоском говорил: если тебе так противно — уходи, брось меня. Девочка, ниньо, осталась в Пукальпе. Но потом ему стыдно делалось, и он просил у нее прощенья, прости меня, любовь моя, мне так скверно, потерпи еще немного, скоро уж я тебя освобожу. Время от времени они даже в кино выбирались, Амалия хотела его как-то подбодрить, развеселить — сходил бы на футбол, но он тут же хватался за голову: что ты, я больной. Стал он совсем слабый и ужасно неряшливый, случалось, в мокрых штанах ходил, и ширинку забывал застегнуть, и уже не просил Амалию подстричь его, а почему же в Пукальпе? Ну что, не раскаиваешься, что связалась с таким ничтожеством, ведь спасовал при первой же неудаче и даже умом тронулся, не надоело тебе кормить своего захребетника? — спрашивала ее Хертрудис. Наоборот, теперь она его любила даже больше. Думала о нем неотступно, ежеминутно, впадала в панику, когда он начинал нести бессвязную чушь, и, когда в темноте он рывками стягивал с нее платье, голова у нее кружилась. Выкормила девочку одна Амалина подруга, ниньо, вынянчила и взяла на воспитание. Головные боли у Тринидада то исчезали, то возникали вновь, и Амалия никогда не знала, вправду ли он страдает, или придуривается, или преувеличивает свои муки. А вдобавок Амбросио впутался в одну историю там, в Пукальпе, и ему пришлось срочно оттуда смываться. Только рвота так и не прекращалась. Ты сам виноват, говорила ему Амалия, а он: это профсоюзные шкуры виноваты, любовь моя, он ей врать не станет.
Однажды сеньора Росарио встретила ее еще на улице, уперла руки в боки, засверкала глазами: оказалось, Тринидад заманил к себе ее дочку, Селесту, заперся с ней, хотел ее ссильничать, и дверь открыл лишь после того, как она пригрозила наряд вызвать. Тринидад оправдывался, твердил, что он всего лишь хотел пошутить, а сеньора Росарио, сволочь такая, знает ведь, что он на заметке в полиции, а поднимает шум, и на кой ему сдалась эта кубышка Селеста. Бессовестный, неблагодарный, совсем спятил, паразит, стала кричать на него Амалия и даже швырнула в него башмаком. Он безропотно сносил и брань и оплеухи, а ночью обхватил голову ладонями, повалился наземь, и Амалия с доном Атанасио потащили его под руки по улице, усадили в такси, свезли в больницу, там ему сделали укол. Домой возвращались пешком, Тринидад еле плелся, через каждые три шага останавливался передохнуть. Пришли наконец, уложили его, и, прежде чем уснуть, он довел ее до слез: брось меня, не губи свою жизнь, моя-то песенка спета, найдешь себе кого получше. Девочку назвали Амалита-Ортенсия, ниньо, ей сейчас уже годочков пять-шесть. Как-то вернулась она из своей лаборатории, а Тринидад чуть не пляшет: кончились все наши беды, нашел работу! Целует ее, щиплет за все места, сам не свой от радости. Так ты же нездоров, сказала оторопевшая Амалия, а он: да все прошло, я вылечился, я здоров как бык. Оказалось, повстречал он на улице товарища своего, Педро Флореса, — ну, помнишь, я тебе рассказывал? — тоже априст, они с ним вместе во Фронтоне клопов кормили, и когда Тринидад выложил ему все свои огорчения, тот и говорит: пошли со мной, и привез его в Кальяо, и познакомил с другими товарищами, и в тот же самый день устроил его на работу в мебельный магазин. Вот видишь, Амалия, что такое товарищи по классу, он априст до мозга костей, да здравствует Виктор Рауль! Деньги ему положили не ахти какие, да в том ли дело, если у человека душа взыграла. Уходил он очень рано, а возвращался еще до прихода Амалии. Ему заметно получшало, голова уже не так болит, товарищи его сводили к доктору, тот уколы ему делает и ни гроша не берет, видишь, Амалия, как партия обо мне забоится, партия — все равно как семья. |
