В Самусь капитан взялся плыть только после некоторых уговоров, сдобренных аж тремя пятирублевыми бумажками.

В пути мы с ним разговорились — я залез к нему в крохотную рубку, где он, орудуя деревянным колесом с кучей рукояток по периметру, рулил судном, попыхивая при этом здоровенной самокруткой из газетной бумаги. Здесь у него было даже по-своему уютно, если притерпеться к дерущему глотку табачному дыму.

— А чего в Самусь-то не хотел плыть, дядь Степан? — спросил я.

— Не плыть, а идти! — буркнул он. — Плавает только эт самое…

— Ну, понял, понял, извини. Так как там вообще? Что за деревня, можешь рассказать?

— Могу, что ж не могу-то… Я туда раньше часто наведывался, особенно по молодости. Зазноба там у меня была, значится. Дочка бортника. Справная девка была, с вот такенными этими самыми…

Он, умилившись воспоминаниям, свободной рукой очертил в воздухе нечто округлое.

— Я ещё шутковал — это тебя, Любаня, не пчёлы ли накусали-то?

— Ну, а сейчас-то там чего?

— Сейчас… Неладное там что-то деется последние пару лет, — нехотя признался он. — Деревня-то большая, зажиточная. И лесопилка там, и коптильни, и пасеки, и чего только нет. Церковь своя даже раньше была. И даже гарнизон небольшой стоял. Казармы до сих пор остались, но их больше под склады используют.

— А что неладного-то?

— Да как сказать… — неопределённо пожал он плечами. — Люди там частенько пропадать начали. Вон, в конце августа — эт самое, аж несколько трупов нашли в лесу, вроде как тварь какая-то из тайги подрала. Потом ещё столичный хлыщ какой-то из Священной Дружины туда ездил, разбирался. Но так ничего и не раскопал.

— А про Осокорь слышал чего?

Он искоса взглянул на меня, затянулся покрепче, так что на кончике самокрутки затрещал алый огонёк.

— Да, был там такой… деятель. Меркулом его кликали. Всё про какое-то защитное древо талдычил. Которое от таёжных тварей обережёт. Поначалу-то его никто особо не слушал, но потом втянулись многие. Какую-то херабору непонятную плели из веточек, в лес ходили, дары тому дереву приносили. Тьфу, срамота!

Он, приоткрыв окошко, сплюнул наружу, удивительно точно и далеко — так что плевок, перелетев через борт над самой головой Полиньяка, ухнулся в воду. Жак у борта устроился не случайно — его, похоже, опять тошнило.

— Секта то есть? — уточнил я. — И что же, верили ему, проповеднику этому? Что он и правда защитит от чудищ?

— Эх, вашблагородие… — хмыкнул дядя Степан. — Когда живёшь вот так, в лесу, на отшибе, будешь готов молиться хоть богу, хоть чёрту, лишь бы тебя лихо стороной обошло. Всякое в наших краях случается…

Затушив окурок цигарки в массивной железной пепельнице, он добавил:

— Верили, конечно. Несколько лет он там хозяйничал, много кого сманил. Оно и правда жила Самусь спокойно какое-то время, даже русалок не видно было года три, хотя они вдоль реки частенько шалят. Но потом как-то наоборот, всё чаще стали твари всякие из тайги лезть. И с кажным разом, эт самое, всё чаще. И вот в итоге самого этого Меркула не то упыри задрали, не то кто пострашнее.

— Иронично…

— Ага. Обхохочешься! — буркнул капитан.

— И теперь после Меркула кто у них староста-то?

— Почём мне знать? И староста-то в деревне прежний. Меркул над осокорцами своими верховодил, но жил даже не в самой Самуси, а где-то на отшибе, в тайге. Говорят, ещё по нескольким окрестным деревням ходил.