– Стоп! – воскликнул Севилла, протягивая вперед руку наполовину шутливо, наполовину повелительно. Он вошел в гостиную бунгало, быстрыми шагами направился к маленькому столику, на который он бросил досье в полдень, когда они приехали, схватил его и вернулся на террасу.

– Это оно? – сказал он, показывая нераскрытую папку Арлетт.

– Да, это оно!

Севилла подошел к балюстраде, отвел руку назад и со всего размаха, изо всех сил швырнул досье в море. Наступила мгновенная тишина. Папка раскрылась в воздухе, из нее посыпались фотографии, и казалось, прошло бесконечно много времени, прежде чем она с чуть слышным плеском погрузилась в воду, сразу же покрывшись зеленой пеной увлекшего ее прибоя.

– Дискуссия закончена! – сказал Севилла, кладя правую руку на плечо Арлетт. Она молча прижалась к нему.

– Странно, – сказал он спустя мгновенье, – что успех переводится тотчас же на язык денег и секса, то есть, по сути дела, на язык силы. Мы еще не вышли из феодализма – дворец и гарем, замок и право первой ночи, – мы еще в самом разгаре цивилизации, построенной на насилии.

– Голдстейн, – негромко произнесла Арлетт спустя несколько секунд, – сказал одну вещь, которая меня сильно поразила: он уверен, что на нас гигантскими шагами надвигается третья мировая война.

– О, не знаю! – ответил Севилла поспешно. – Не знаю! Я предлагаю пройтись по пляжу, пока еще не совсем стемнело.

Он замолчал и молча стал спускаться, идя впереди Арлетт по прорубленным в скале ступенькам, которые вели к маленькой бухточке. Среди ступенек попадались такие узкие, что приходилось ставить ногу не поперек, а вдоль и передвигаться боком, по‑крабьи. На уровне бедра в стене были кольца, но пеньковый канат, служивший перилами, исчез. Севилла уже в двадцатый раз говорил себе без особой убежденности, что, быть может, стоило бы его заменить, для этого достаточно купить подходящей длины веревку, завязать по узлу наверху и внизу, чтобы закрепить ее с двух концов, это минутное дело. Он знал, однако, что никогда не соберется этого сделать.

В маленькой бухте был уголок, где для защиты от северного ветра кто‑то, скорее всего дети предыдущих съемщиков бунгало, воздвиг грубую стену из сухих камней. Она была построена кое‑как, часть ее обвалилась, но остатки держались прочно. Севилла протянул руку Арлетт, когда она перешагивала через вал. Они сели, прижавшись плечом к плечу, опершись спиной об еще теплое подножие скалы.

– В тот вечер, когда Майкл подал мне свое заявление об уходе, – сказал Севилла, – он тоже говорил мне о третьей мировой войне. Вот как он себе представлял ход событий. Даже если США бросят на это миллион человек, они не смогут выиграть войну во Вьетнаме с помощью классического оружия, а по мере того как война будет затягиваться, американские «ястребы» будут приобретать все большее влияние, и им удастся провести на пост президента человека еще более реакционного, чем Голдуотер. В этот момент генералы, которые, подобно Эйзенхауэру, уже давно требуют применения атомного оружия в Азии, одержат верх, захотят покончить с Вьетнамом, а заодно и с Китаем, пока он еще не обладает достаточным количеством ракет; будет состряпана какая‑нибудь провокация, и затем в обстановке хорошо отрепетированного возмущения бросят на Пекин первую кобальтовую бомбу.

– А СССР? – спросила Арлетт.

– СССР, по мнению Майкла, вмешается рано или поздно. Основная ошибка американских «ястребов», как думает Майкл, состоит в их расчете на то, что СССР позволит все это проделать, с радостью избавившись от китайской угрозы на своих границах.