В прессе требование санкций обосновывалось ссылками на право и мораль. Но частные разговоры звучали совсем иначе. Настроения проявлялись не явным образом, а в даваемых противнику прозвищах. «Китаец» было малоупотребительным словом: ему предпочитали «желтопузый», «макака», «Чарли» или более вежливое, но не менее враждебное «азиат».

Правда, эти азиаты довольно ловко использовали западную науку, но им недоставало способности к творчеству. Кроме того, они шокировали своей многочисленностью. Они чрезмерно быстро размножались. Они кишели, как муравьи. «Животная» метафора «развертывалась»: от собаки переходили к макаке, от макаки к муравью, а последний образ – самый опасный из всех, потому что он невольно вызывал в памяти сапог охотника, презрительно давящего – мимоходом – муравейник, о который он споткнулся.

Как искушенные в политике профессионалы, большинство конгрессменов раньше других поняли, что влечет за собой громадная волна гнева, вздыбившая Соединенные Штаты. Их политические заявления были быстрыми, находчивыми и патриотическими. Сенатор Бэртон Мэрфи, который до сих пор числился среди самых решительных «голубей» и дал накануне событий интервью, где выражал сожаление о бесконечной войне во Вьетнаме, узнал о постигшей «Литл Рок» катастрофе в 17 часов, в тот момент, когда брал бензин у своего постоянного заправщика. Сенатор немедленно вернулся к себе и позвонил в Белый дом, чтобы заверить президента Олберта Монро Смита в своей безоговорочной поддержке.

В конгрессе в последовавшие за событием дни остатки группы «голубей», которую совсем обкорнали недавние промежуточные выборы, окончательно распылились. Две трети при окончательном подсчете перешли в лагерь «ястребов». Они сделали это с радостью, показавшей, как они были счастливы найти безупречный патриотический предлог для отказа от взглядов, доставлявших им лишь одни неприятности. Последняя треть отмалчивалась. Здесь не были убеждены в виновности Китая в деле «Литл Рока». Смелости же заявить об этом не хватало, хотя покорно «бежать со стаей и охотиться со стаей», тоже не соглашались.

Если сенатор Бэртон Мэрфи поразил политические круги быстротой своего обращения, то большинство политических деклараций, число которых с каждым днем росло, не вызывало особого удивления. Тем не менее они обращали на себя внимание по причине известности их авторов.

Актер Джим Крунер, бывший кандидат в президенты, должен был 5 января в 19.30 выступить по телевидению с беседой о будущем женщин в США. Он сам объявил, что из‑за серьезности положения отказывается говорить на эту тему, а вместо этого хочет обратиться к нации с несколькими словами. Когда он говорил, его персона заполняла весь телеэкран. Серьезный и решительный взгляд, тронутые сединой виски, отмеченное мужественными морщинами многоопытности лицо, весь добрый, скромный и ответственный вид Крунера – все это заставило биться сердца ста миллионов американок. Он выражался в стиле, лишенном даже намека на интеллектуальность, который так подходил к его внешности и который его «мозговой трест» выработал для него в начале предвыборной кампании. Он говорил непривычно медленно, делая над собой усилие, как будто он решительно боролся с едва сдерживаемым волнением.