Люция Павловна говорит:

— А мне кажется, что вы и не пенсионер вовсе.

— Спасибо за комплимент, однако пенсионер есть пенсионер, и с пионером, и даже с комсомольцем его не спутаешь. А если говорить честно, я не знаю, сколько мне лет, но кажется, я только начинаю жить.

— Позвольте, позвольте! Как это вы не знаете, сколько вам лет? Можно подумать, вы так долго живёте на свете, что уж и потеряли счёт времени.

— Представьте себе: я не кокетничаю и не лукавлю. Родился в маленькой деревне на границе трёх срединных областей России: Саратовской, Тамбовской и Пензенской; церкви у нас поблизости не было, крестить возили далеко и, как правило, уже взрослыми, ну а метрических справок тогда не давали. Вот так и вышло, что года рождения своего я не знаю. Пришёл на завод и сказал, что мне четырнадцать лет. А только в этом возрасте и принимали на работу. Вот и вся нехитрая история с моим возрастом. Но я совершенно убеждён, что моим потомкам не придётся ломать голову по этому поводу и разные сёла и города не станут спорить о месте и времени появления меня на свет Божий. Но что это я раскукарекался: всё о себе, да о себе.

Эта была минута, когда я серьёзно подумал о том, что нечаянно задел щекотливую тему. Вспомнил, как мой друг Иван Шевцов, будучи уж известным и опытным писателем, прочитал рукопись моего романа «Ледяная купель», вычеркнул в конце дату его окончания. И карандашом легонько написал: «Музея может и не быть». Меня тогда в жар бросило от стыда: и в самом деле! Подробно выписал дату рождения романа, будто я Толстой или Тургенев и буду интересовать историков литературы.

И ещё поймал себя на мысли, что мне сейчас хочется сказать о себе что-нибудь такое, что бы рисовало меня в каком-нибудь выгодном ярком свете. Склонился над тарелкой, сосредоточенно ел и перебирал в уме темы разговора, где бы меня не было, и не было даже малейшего намёка на мое желание выставить себя с выгодной эффектной стороны. И вообще мысленно давал себе слово: при любых вариантах развития наших отношений не позволять себе фанфаронства и хвастовства. Она умная, наблюдательная, быстренько всё подметит и будет делать свои выводы. Не помню случая, когда бы я при знакомстве с девушками, а затем и с женщинами так тщательно обдумывал своё поведение, а тут вот сидел и об этом думал.

В голову снова поползли мысли о моих скудных материальных возможностях, но тут я для себя решил, что если уж не удастся напечатать ни одну рукопись, то пойду в журнал, в газету, буду там трудиться нештатно и хоть немного, но прибавлять к пенсии. В журналистике я преуспевал; с моим-то опытом найду себе дело.

Собеседница словно бы подслушала мои мысли, сказала:

— Как я вас понимаю, вы от журналистики ушли, а в литературе чувствуете себя неуютно. Мне покойный Геннадий Андреевич говорил, что в издательствах теперь много евреев, а они не любят вашего творчества; так, может быть, мы здесь, у нас в Питере, поищем русского издателя?

— Евреи в наших издательствах, как и в газетах, прописались давно; ещё при царях Александрах, а затем и при последнем императоре Николае Втором трудно было найти русского издателя, а теперь уж… придёшь к нему, он вроде бы и русский, и хотел бы тебе помочь, но рецензенты, консультанты, редактора — если не они, то Шариковы, а по-научному шабес-гои.