— Я не хочу в больницу. Отведите меня вот в этот дом.

И показала на дверь квартиры Ольги Леопольдовны.

Три месяца она лежала на диване с болями в сердце и в состоянии крайней депрессии. Ольга же на следующий день после случившейся драмы пошла к начальнику милиции и обо всём ему рассказала. Тот отправил заявление Регины на экспертизу. А родственник царицы Тамары, узнав об этом, счёл разумным не дожидаться результатов экспертизы, принёс Регине ключи от квартиры и сказал, что навсегда уезжает со своей первой женой в Африку. Просил её не писать ему и не ждать его возвращения.

При этом он криво улыбнулся и добавил:

— Любовь у нас была, но кончилась.

И не сказал ей подобающего в таких случаях прощай или до свидания. Наверное, у них там, на Кавказе, ещё задолго до царицы Тамары был заведён такой обычай.

Судьбе было угодно так распорядиться, что с тех пор и до нынешнего дня мы ни разу не встречались с Ольгой Леопольдовной Лисс. Накануне сорокового дня после смерти Надежды я позвонил ей и хотел пригласить на поминки, но она была в командировке. А на следующий день после поминок мне из Абхазии позвонил грузинский писатель Бидзина Голетиани и в благодарность за перевод его повести на русский язык предложил мне отдохнуть в санатории «Гагра». При этом сказал:

— Путёвка на вас выписана. Зайдите к директору санатория и назовите своё имя.

В Москве стоял лютый холод, настроение моё по-прежнему было тоскливым, и я охотно принял приглашение и выехал на юг.

Курортный городок Гагра встретил меня ярким и почти по-летнему горячим солнцем. От земли и моря ещё тянула зимняя прохлада, и легкий ветерок, дувший то с моря, то с гор, ещё дышал бодростью снежных вершин, но солнце уж разливало по воздуху негу раннего пробуждения, а гребни волн, катившие на песчаный берег, приглашали отдыхающих полюбоваться золотым блеском солнечных лучей.

В вестибюле санатория меня встретил Бидзина, полный, с нездоровым цветом лица мужчина, с которым я встречался в кабинете редактора журнала «Трезвость и культура» — там меня уговорили взяться за перевод повести «Бурдюк». Бидзина не скрывал, что повесть автобиографическая, он писал о себе, о том, как он допился до степени глубокого алкоголика, попал в больницу и там при помощи врачей выбирался из своего ужасного состояния. Повесть по причине пронзительной правдивости была интересной и поучительной для таких же бедолаг, каким был главный её герой. Я взялся её переводить, и журнал уже начал её печатание. Для Бидзины это было большим счастьем: он впервые выходил на русского читателя, и это уже давало ему всесоюзную известность.

Директор санатория тоже был грузин и, как я понял, дружески относился к писателю. Показывая на Бидзину, он сказал:

— Его друзья — мои друзья. Вот вам ключи от комнаты, располагайтесь и будьте как дома.

Вечером мы с Бидзиной гуляли по берегу моря и зашли в домик, где он отдыхал со своими друзьями. Тут на втором этаже в большой комнате две официантки накрывали стол. Из других комнат, — а их было пять или шесть, — выходили молодые грузины, Бидзина мне их представлял, и скоро образовался шумный весёлый кружок, в который как-то незаметно втянулся и я, и вот уже сидел с ними за столом, разделял трапезу. Однако еда тут была далеко не монастырской — с наличием вина, коньяка и русской водки. Я с ужасом подумал, что вот сейчас и мой Бидзина снова будет пить, как он пил прежде, но, к счастью, этого не случилось. Бидзина не пил, да ему и не предлагали. К своему удовольствию, я заметил, что грузины больше пили вино, а коньяк и водку пили немногие, да и то малыми дозами.