|
Жизнь – совсем иное: купить печку, снять квартиру… кстати, принесли ли уже почку? Сможет ли жена сказать, как поставить трубу? Он подошел к воротам. Хотелось повернуть обратно, но полицейский, будто издеваясь над ним, вытянулся в струнку и отдал честь. Ему ничего не оставалось, как войти. Ладони стали влажными. Свора сослуживцев ждет его, чтобы' все разузнать: «Лао Ли, что же ты не расскажешь нам о своей семье? Когда пригласишь на обед?» Обед!… Эта свора назойлива, как мухи! Им бы брюхо набить – другой радости они не знают. В его комнате никого еще не было. Он успокоился немного, перевел дух. Вот его ободран-ный стол с жалким подобием скатерти, на которой следы от чашек, чернильные пятна, дырки от папирос; он не помнит эту скатерть без пятен и дыр. Огромный, отвратительный календарь, с ко-торого пять дней никто не отрывал листков. Уехал Лао Ли – и до календаря никому не было дела. А какие грязные стекла! В чреве этого чудовища никому ни до чего нет дела. Лао Ли сорвал лист-ки и бросил в корзинку для бумаги; не корзинка, одно название, – то и дело валится на пол. Он сел на свой стул, самый ветхий в комнате, и задумался. «Служебные дела – это не дела, одно безделье! Не будь их, на свете никто бы не пострадал. Бумаги, бумаги – бесконечные, без-жалостные бумаги. Здесь есть только одно настоящее дело – к несчастью, настоящее! – требовать с народа деньги. Чудовище пожирает деньги и изрыгает бумаги. На что идут деньги? Никто не знает, их не видно. Известно лишь, что некоторые имеют дома, машины, любовниц. А вот бумаги – видят все. Какая досада, – думал Лао Ли, – что нельзя разломать на куски этот мерзкий стул, не-навистный стол, дрянную корзинку для бумаг, уничтожить само чудовище! Он не смеет разорвать даже эту грязную скатерть. Если он это сделает, три человека в переулке Кирпичной пагоды умрут с голоду». Лао Ли сидит в ожидании сослуживцев. Этот мир создан для них. Дома – вкусная еда и мац-зян , у ворот учреждения – полицейский, отдающий честь, в конторе – споры, пересуды, сплет-ни; тут известно все: как поссорились дети, как прошел день рождения у жены, какие хорошень-кие официантки в «Весеннем Китае». Каждый норовит хоть на минутку опоздать и пораньше уй-ти. Старые столы, старый чайник, старые чашки и бесконечное чаепитие. Дыму от сигарет и тру-бок столько, что календаря не видно. Лао Ли ждет своих коллег – ведь они его друзья и в какой-то мере его судьи. Это для них он рядится в костюм, смеется, когда они смеются. Он перевез семью и должен пригласить их на обед. Он вечно чувствует себя виноватым перед ними. Пришел господин Цю. – О Лао Ли, вернулся? Дома все в порядке? – Он пожал Лао Ли руку. В уголках его глаз притаилась усмешка, и Лао Ли покраснел. Господин Цю ничего больше не сказал, но усмешку прогнать не смог. Лао Ли бросило в жар. Господин Цю снял пальто, велел слуге заварить чай и, видимо, совсем забыл о Лао Ли. Но искорки смеха, так, по крайней мере, казалось Лао Ли, все еще летели в его сторону. Пришел господин У. – О Лао Ли! Вернулся? Дома все в порядке? – Он тоже пожал руку Лао Ли. Рука у него мяг-кая, скользкая и горячая – на два размера больше, чем у Лао Ли, если иметь в виду перчатки. Вы-тащив из кармана несколько бумажек, господин У сказал слуге: – Чжаншунь, отнеси-ка эти деньги рикше. Господин У был необычайно честным человеком, но в его глазах Лао Ли заметил точно та-кую же усмешку, как у господина Цю, и еще больше покраснел. С замиранием сердца Лао Ли ждал Сяо Чжао. Что сулит его приход: новые терзания или полное избавление от мук? Но Сяо Чжао не пришел. 2 Почему не пришел Сяо Чжао? Лао Ли не смел об этом спросить. Господин У, хоть и прихо-дился Сяо Чжао родственником, совершенно не интересовался его делами и в разговор с ним вступал единственно для того, чтобы поддержать свое служебное положение. |
