— Пусть бы его сиятельство напомнил о нас магистрату. Цены растут, получаем мы мало, должны искать приработка, — сердито сказал Владиславцев. — Или хоть пожертвование, как купцы порой делают, мы не гордые, примем.

Маликульмульк обещал замолвить словечко и поспешил прочь. Он сторонился людей с грудной болезнью — в их присутствии как-то вдруг вспоминал, что его несокрушимое здоровье на деле — хрупкое, вроде фарфоровой вазы. А сказывали, будто грудная болезнь от человека к человеку передается, и надо бы, наоборот, доложить князю, что учителя следует сперва вылечить, потом к детям подпускать.

Условившись, что привезет Дивовых назавтра после обеда, Маликульмульк поспешил прочь. Орман доставил его к аптеке Слона. Там Маликульмульк рассчитывал, как заведено, получить чашку кофея с печеньем.

Гринделя не было, зато был старый аптекарь герр Струве, и это Маликульмулька даже обрадовало — Давид Иероним, отдав душу науке, мало беспокоился об интригах, связанных с лицензиями, патентами и капиталами, Струве же мог знать подлинные истоки вражды между купцом Семеном Лелюхиным и рижскими аптекарями.

— Ох, герр Крылов, — сказал Струве, распорядившись насчет кофея и отпустив покупательницу, набравшую товара на два талера. — Это долгая и загадочная история. Правды мы, боюсь, не узнаем никогда. Я понимаю, что его сиятельство желает защитить интересы семьи Лелюхиных — и не спорьте, это же ясно! Лелюхины — русские, старый здешний род. Но только есть же разумные законы, которых нарушать не надобно ради своего же блага. Вот вы приходили за лекарствами для этого бедного мальчика, итальянца, как бишь его. И от моих лекарств ему становилось лучше. Эти лекарства делаются по рецептам, в которых каждая травка и каждый минерал соединены в единственно верной пропорции. Недаром же у нас в ремесле ученик учится по меньшей мере шесть лет, затем подмастерье — лет восемь, а то и десять. Причем он не сидит на месте — он странствует! И все короли, все герцоги и князья признают, что аптекарский подмастерье должен потрудиться в разных странах, у разных хозяев, поэтому им никто не чинит препятствий. Спросите Теодора Пауля — где он побывал прежде, чем оказался у меня! И сколько в его котомке было рекомендательных писем от хорошо знакомых мне аптекарей!

— Так Теодор Пауль — бродячий подмастерье? — удивился Маликульмульк.

— Да, мы уговорились, что зиму он поработает у меня, а потом перейдет в Дерпт. Из Дерпта он отправится в Ревель. А сам я где только не побывал! Мне надо бы на досуге сесть и написать историю своих странствий — это был бы и учебник географии заодно, я побывал всюду, где только говорят по-немецки…

— Завидую вам, — честно признался Маликульмульк.

— Знали бы вы, как приятно вернуться домой и знать, что впереди много лет спокойной жизни, свадьба, семья, дети! Никогда я не был так счастлив, как в часы, когда ехал на крестьянской телеге от Митавы к Риге и мечтал увидеть вдали высокие шпили наших церквей с медными петушками. Но вы меня удерживайте, любезный друг, не то я пущусь в воспоминания, и некоторые будут очень фривольными…

Старый аптекарь рассмеялся и еле успокоился.

— Только супруге моей не говорите, не дай Бог, узнает супруга!.. — повторял он.

Маликульмульк глядел на него со странным чувством — зависть не зависть, снисходительность не снисходительность. Вот седой человек, всеми уважаемый, отлично проживший долгую жизнь, воспитавший дочек, исцеливший множество рижан, человек в той поре, когда подводят итоги, и итоги таковы: он счастлив. Отчего ж это счастье, эти цыплята, которых сосчитали по осени, кажется недостойным существа одаренного, деятельного, рвущегося ввысь? Неужто необходимо извести десять пудов бумаги и увидеть свои труды набранные типографскими буковками, иначе и жизнь не мила?

Теодор Пауль принес поднос с кофейником, коричневатым сахаром в сахарнице, явно — из колб и реторт Гринделя, чашками и блюдцами, сливочником с густыми и жирными сливками («о, герр Крылов, нужно знать, на какой мызе их заказывать!»), вазочкой с печеньем.