|
Очи-шали от кожуры и высушивали на крахмал. Потом его вместо муки дожили в траву, чтобы держались лепешки. Ели мякину (шкурки от овса). Хлеба ели совсем мало, а в войну его вообще не видели — ели одну траву. За молоко, отнесенное в молоканку, давали обрат. Яйца ели только в праздники: Пасху, заговенье, Троицу. Масла вообще не видели. Сахар не на что было покупать. Скипит самовар, дед даст сахару помалехоньку. Мы еще одни жили, а были большие семьи, так они и это не видели.
Я детство уже забыла. С семи годов тятя с мамой носили нас на покос. Сидели в борозде. Потом заставляли учиться в школе. Первый год сбежала, на второй год снова заставили. Сначала нас водили в церкву, книжки были божественные, молились Богу. В семнадцатом году, когда пришло советское право, повели с песнями и красным флагом по селу. Отобрали божественные книги, стали учить по-новому. В тринадцать-четырнадцать лет нанималась жать. Тятя отпускал везде. Денег не давал, не было у него денег. В четырнадцать лет на заработанные деньги купила у сестры подкрашенную старую юбку. Ей тоже нужен был наряд, потому и продала. День и ночь сидели, пряли на людей, дешево пряли. Один раз всю зиму пряла: копила, копила — и купила на эти деньги только себе ботинки и калоши. За свою жизнь я два раза голодовала: в 1921-м и в войну. Так голодовали, что негде было ничего купить. Ели траву, хлеба не было. Как отношусь к Сталину? Не знаю. Только разболок он всех, в самое голодное время был да в войну. Отбирал коров, посылал продовольственный отряд. У всех забирали хлеб. Мы ревели, жить-то совсем нечем. Он, говорят, какой-то нерусский был. При Сталине жили очень плохо. Его-то уж никто не похвалит. Всех раздел и разул. Нашто теперь Сталина вспоминать? Все живут хорошо.
«Людей за колоски судили»
Мерзлякова Евдокия Яковлевна, 1905 год, крестьянка Ты адрес мой не пиши! Эти сведения в ГПУ пойдут. А вот вопросы задаешь и запись ведешь — как в НКВД. На меня раз после войны, в 1946 году, письмо настрочили. Ох, и натерпелась я! А все из-за того, что в столовой я работала, мол, я продукты ворую. Меня обвинить и поймать не с чем было, разве я буду своих обворовывать. А вот людей за колоски, за буханку хлеба судили — за то, что человек пить и есть хочет. О Сталине спрашивать незачем, вся Кировская область была в колониях. А песни про Сталина пели: «О Сталине мудром, родном и любимом прекрасные песни слагает народ» или «Сталинским обильным урожаем вся наша земля завалена». Свалили где-то хлебушек не в том месте, а народ с голоду помирал в тридцатые и сороковые годы. В коллективизацию много народу погубили ни в чем не повинного. Муж мой рассказывал об одном «герое», председателе колхоза. Был он пастухом в селе. Вот так пригляделся — и давай всех в коммуну сгонять. Скотину отбирали. Собрания соберут и выясняют: кто верующий, а кто нет. Даже людей до утра держали в избе, чтоб все поголовно записывались в неверующие. От слова ГПУ коленки дрожали. У исправных семей (середняков) имущество забирали, а их целыми семьями высылали. Все отбирали у мужика, в колхоз загоняли. Тяжело было. А война началась… Мужик мой говорил, как их на фронт готовили на сборном пункте. Из бригадиров колхоза взводных делали, из председателей — ротных. А потом наших мужиков как мух били. Некоторые бригадиры и хлеб не умели выращивать, не то что воевать. А потом, после войны, на колхозной конторе лозунг повесили «Вперед — к победе коммунизма!», а в колхозе было семь коров. Бабы коз держали, так их налогом не облагали. Так и прожили. Все покалечили во времена Сталина. Колокола сбрасывали, божьи храмы ломали, народу столько полегло… А за что, спрашивается?
«Все время боялись»
Пырегова Александра Алексеевна, 1900 год, крестьянка В колхоз вошли в 1932 году. |
