|
Посланник неба, самодержавный смертный, решительно рожденный для преобразований! В каком бы он веке ни родился, в каком бы народе ни воспитался, он всегда и везде был бы преобразователем. Это его природа! Если б он был современным древнему Язону, его постигла б участь божественного Иракла. Он был бы слишком тяжел для легкой греческой армады. Но провидение знало, где произвести на свет необычайного смертного. Только русский корабль мог сдержать такого страшного пассажира! Только русское море могло носить на хребте своем столь отважного мореходца! Только Россия могла не треснуть от этого духа, который напрягал ее, чтоб уравнять ее силы с своею исполинскою мощию! Дивное явление! От сложения мира не бывало такого государя! Говорят, что крутость его ума и воли происходила от того, что он не получил надлежащего воспитания; но, боже мой! какая наука могла ограничить эту адамантовую душу, какое воспитание могло смягчить эти несокрушимые нервы ума, эти железные мышцы воли? Если природа должна была уступить ему, то что ж могла сделать из него наука? Какой немец мог быть ему детоводцем, какой француз учителем? И природа и наука отступились, когда этот великий дух помчал русскую жизнь по открытому морю всемирной истории! Петр Великий не верил слабостям человеческой природы; только на смертном одре почувствовал, что и он смертный: «Из меня можно познать, сколь бедное творение есть человек», – произнес он в смертных страданиях! Таков был Петр Великий! Ему нужно было совершить преобразование. И какое преобразование! От конечностей тела до последнего убежища человеческой мысли! Он бритвой бреет бороды и топором рубит невежество. Тысячи стрелецких голов падают на Преображенском Поле! Ни даже крестный ход царствующего града не мог смягчить его правосудия! (60–61 стр.).
Как жаль, что эта лебединая песнь, этот пламенный дифирамб, достойный истинного поэта, а уже не оратора, как чернильным пятном белая бумага, подпорчен одною риторическою фразою! Оратор спрашивает себя: «Что ж не понравилось ему в наследии предков? – Что возмутило дух Петра в творении его отцов?» и отвечает: «Но это тайна души великой, глубокая тайна гения!» Риторическая фраза! Где тут тайна? – Дело ясно! Петра возмутила отжившая идея, мертвая форма, невежество, предрассудки, лень, азиатизм и китаизм народа, которого силы он знал и назначение пророчески предугадывал. Но к чему наши слова, когда сам оратор, чрез несколько строк, обнаруживает пустоту этой фразы следующими чудными строками:
Преобразователь в течение всей своей жизни хранил в себе тайное сознание, что не одно рождение возвело его на престол, но сила высшая звала его царствовать над народами! Он чувствовал, что не кровь, а дух должен ему предшествовать. Он отверг сына и возжелал оставить по себе достойнейшего. Но великий человек не приобщился нашим слабостям! Он не знал что мы и плоть и кровь! Он был велик и силен, а мы родились малы и худы[7 - Курсив Белинского.], нам нужны были общие уставы человечества! Петру Великому не нравилось наше древнее государственное устройство. Государева боярская дума должна была уступить место сенату; областные приказы – ландратам и ландрихтерам. Ему не нравились и наши целовальники, наши дьяки и подьячие. Он желал бы посадить на их место пленных шведов, секретарей и шрейберов цесарской службы. Ему не нравилось прошедшее России. Но все эти перемены ничто в сравнении с преобразованием государственной службы. Сам, начав с солдата гвардии, он прошел медленно по лестнице подчинения и завещал ее своим подданным. А что кормленье прежнее, что царский хлеб и соль? В поте лица ели их слуги Петра Великого. Нигде он не был так грозен своим правосудием, как против дармоедов, мирских едух и казнокрадов. Не уважая частной собственности, когда думал об отечестве, за каждую копейку, излишне взятую сборщиком податей или переданную комиссионером торгашу, он был неумолим для виновного (61–62 стр. |
