Взгляды Н. М. Карамзина (1766–1820 гг.) на русский исторический процесс складывались в обстановке растущего крестьянского движения и представляли собою попытку обосновать необходимость для России крепкой самодержавной власти, как надежной опоры дворянства. Россия, по мнению Карамзина, всегда спасалась «мудрым самодержавием». Но если «без монарха — нет дворянства», то и «без дворянства — нет монарха». С этих консервативно-охранительных позиций он и подходил к оценке событий XVI в. Для него история России сводится прежде всего к истории самодержавия, воплощенного в деяниях монархов. Примыкая по своим основным оценкам деятельности Ивана IV к Щербатову, Карамзин облекает их в такую образную и эмоционально убедительную форму, что они долгие годы продолжали влиять на умы многих историков и литераторов.

У Карамзина более четко, чем у Щербатова, изложена мысль, встречающаяся еще в Хронографе 1617 г. и лишь отчасти у Курбского, о делении времени правлении Ивана Грозного на два периода: до и после смерти Анастасии Романовой. После борьбы властолюбивых бояр Шуйских, правление которых было наполнено всевозможными беззакониями, с князем Бельским, отличавшимся человеколюбием и справедливостью, после боярского мятежа 1547 г. началась «эпоха Иоанновой славы» — ко власти пришли «смиренный иерей» Сильвестр и «прекрасный молодой человек» Адашев, которые не жалели своих сил ради пользы отечества: «мудрая умеренность, человеколюбие, дух кротости и мира сделались правилом для царской власти». Судебник 1550 г., ограничение местничества, Стоглав, присоединение Казани — вот неполный перечень тех славных деяний, которые совершены были в эти счастливые дни Иоанна да и всей России. Затем, по смерти Анастасии, когда Иван Грозный лишился «не только супруги, но и добродетели», началась мрачная пора в русской истории. Как и Щербатов, Карамзин рисует «загадочный образ» Ивана Грозного, в котором сочетались страсти «неистового кровопийцы» и недюжинные способности государственного преобразователя.

Но карамзинская концепция уже в начале XIX в. вызывала к себе настороженное отношение представителей нарождающейся буржуазной историографии. Так, Н. С. Арцыбашев, подвергнув критике источниковедческую базу Карамзина (его излишнее доверие к сказаниям иностранцев и к сочинениям князя Курбского), писал, что Иван IV был вынужден прибегнуть «к излишней строгости» для обуздания своевольных бояр и их поборников. Бояре были «причиною слабостей государя, бессмертия достойного».

Непосредственным предшественником так называемого государственного направления в историографии был Иоганн Густав Эверс (1781–1830 гг.), рассматривавший историю как процесс развития человечества от семьи и рода к государству. В отличие от дворянских историографов Эверс сравнительно большое место уделял истории права, в частности изучению Судебника 1550 г., законодательству о крестьянах, и другим явлениям внутренней жизни России XVI в. Он отметил исторические заслуги Ивана IV, содействовавшего развитию русской торговли, культуры и просвещения.

Законодательные нововведения Ивана Грозного и меры по укреплению самодержавия, говоря словами Эверса, доставили серьезные неприятности боярам и духовенству.

Если М. М. Щербатов и Н. М. Карамзин осуждали крайности борьбы самодержавия с княжеско-боярской аристократией XVI в., то с совершенно иных позиций выступили представители передовой исторической мысли конца XVIII — начала XIX в. — А. Н. Радищев и декабристы. В историческом прошлом нашей страны дворянские революционеры искали примеры, которые могли бы служить делу борьбы с самодержавием и крепостничеством. Борьбу Ивана Грозного с боярством они рассматривали как проявление тирании кровожадного монарха, осуждая которую, они произносили приговор и самодержавию вообще.