Самое странное, что эти штуковины прекрасно держались на плаву — благодаря весьма изобретательной конструкции.

— …Для сувениров они громоздки, для детских игрушек — слишком декоративны, для произведений искусства — топорны и вульгарны, — говорил профессор. — У них отсутствует функция, они изначально никому не нужны. Это никчемУшки, Саша. Дурь — она и есть дурь…

Похожие речи разгоняли тишину над рекой буквально каждый вечер. Начальник экспедиции подсаживался к чудаковатому бригадиру, подставив закату рыхлый торс, и начинал размышлять вслух… Между тем, художника-реставратора ничуть не беспокоило отсутствие смысла в его работах. Просто каждая изготовленная им «никчемушка» воплощала какое-либо красивое слово. Закончив очередное плавсредство, умелец писал это слово на борту. И уже давно его рука вывела «Любовь», «Совесть», «Чудо», «Река» (названия пошловаты, зато точны), а в голове его бродило еще много подходящих слов, просясь наружу, вот почему он брался за инструмент…

ВВЕРХ ПО ТЕЧЕНИЮ

Мастер, бывало, высказывал подмастерью все, что наболело: ну никак не мог он смириться, что тот тратит силы и деньги на бессмыслицу! Обидно было мастеру за своего работника и даже стыдно перед людьми. Сам-то он отказался от житейских благ ради великого дела. Это было так понятно — он созидал вечное. Но ради чего страдал подмастерье?

— Зачем ты закапываешь руки в грязный песок? — он горячился. — Почему не выстроишь себе настоящий дом и не женишься?

Подмастерье либо смущенно отмалчивался, либо бормотал невнятное, что-то вроде «людям радость — себе награда». И ведь не дурак он был, совсем наоборот!

— Пусть ты ставишь град маленький, на потеху бездельникам и ребятне, — продолжал мастер. — Но почему он у тебя так неразумно устроен?

— Я ставлю град волшебный, во снах виденный, — отвечал подмастерье, улыбаясь чему-то.

— Почему стену не возводишь, чучело ты огородное?! Что за град без стены?!

— Граду не нужна стена.

— А ежели враги насядут?

— Не насядут. Не будет никаких врагов.

— Кто ж их разобьет, врагов твоих?

— Так ведь, хозяин… мир — на то и мир. Людям враждовать — оно ведь несподручно.

— Тьфу, дурень! — свирепел мастер. — Золотые у тебя руки… и так их поганить?!

Он возвращался на скалу рубить надменный камень. Ибо вразумлять и совестить большого ребенка — попусту тратить время…

Песчаный город, между тем, ширился, превращался в опасное нагромождение несуразностей, и хвала Миротворцу, что весть о том не дошла пока до храмовников.

Потому что город без защитной стены — конечно, вздорная мысль, но безвинная. И угловатые, неразумно высокие дома могут кому-то показаться уродливыми, но в них также нет крамолы. И широкие прямые улицы способны вызвать лишь ухмылку. Все это не больше, чем забавы. Но вот то, что подмастерье и храмы лепил в новых обличьях, было очень подозрительно, если не сказать — кощунственно. А ведь люди имеют языки, чтобы доносить… Время шло; слуги богов не появлялись. То ли они были слишком умны, чтобы принимать дурь всерьез, то ли зеваки были слишком глупы, чтобы подмечать и делать выводы.

Мастер ждал, ждал стражников… нет, никого не тревожило поругание святынь…

Мысли и чувства его метались.

Никчемные домишки, появлявшиеся у подножья скалы, решительно не вязались с памятником! Казалось бы — чепуха, не стоившая внимания. Но… Эта дрянь постепенно покрывала берег, как плесень.