При ярком солнечном свете и сильном ветре хорошо видны подводные шхеры. Вокруг них пенятся волны. Низкие облака наплывают на солнце и затеняют половину моря. Других судов не видно. Ребекка на минуту отрывается от «Птиц» Тарьея Весоса.

— Чувствуешь, как похолодало? — спрашивает она, словно о чем-то меня предупреждает.

Я высматриваю в небе ястреба, который преследовал меня и Аню Скууг несколько месяцев назад, но его не видно. А Аня умерла.

Сильный порыв ветра опрокидывает зонт, стоящий у бассейна. Море свинцово-серое, почти черное. Белый парус яхты касается волн. Четыре человека, упираясь ногами в дно судна, свешиваются с левого борта с канатами в руках. У штурвала стоит — нет, почти лежит на нем, мужчина в зеленой майке, он держит курс прямо на берег.

— Гляди! — говорит мне Ребекка. — Почему он не убрал паруса?

Хлопают паруса. Новый порыв ветра, и четыре человека перекидываются на правый борт, а яхта несется прямо на каменистый остров, который почти не виден из-за пенящихся волн. Паруса лежат почти параллельно поверхности воды. И опять налетает ветер. Красная широкополая шляпа Ребекки скрывается за скалами.

В эту минуту ломается мачта. Яхта переворачивается. Кто-то кричит. Волны пожирают паруса. Люди падают в воду. Показывается блестящий киль яхты, непристойный в своей наготе, беспомощный, как вытащенная на берег рыба.

Ребекка вскакивает с шезлонга:

— О, Господи, Аксель! Что нам делать?

— Ты меня спрашиваешь?

— Мы должны их спасти!

— Как мы можем их спасти?

— У них нет резиновой шлюпки. Видишь?

— Нет. — Я встаю, чувствуя, что у меня трясутся колени, но все-таки бегу за Ребеккой к каменному причалу в маленьком заливе перед дачей Фростов.

— Мы единственные свидетели, Аксель. Кроме нас, никто не видел того, что случилось. Теперь все зависит от нас. Понимаешь?

У Ребекки, которая никогда в жизни ничего не боялась, даже когда растянулась на сцене в Ауле во время своего дебюта, теперь от страха потемнели глаза. И все-таки она намного опередила меня, спускаясь по лестнице к причалу.

— Быстрее, Аксель!

Она выбирает между тридцатидвухфутовой прогулочной яхтой и семнадцатифутовым шверботом.

— Я возьму яхту, — говорит она. — Но тогда мне понадобится помощь.

Она прыгает в яхту, в последнюю неделю я часто видел, как она это делает, отдает мне команду, которой я подчиняюсь, и, пока я отдаю швартовы, запускает мотор. Где-то во мне прячется жалкий испуганный пианист, который трясется за свои пальцы, но Ребекка уже взяла нужный курс, и я едва успеваю прыгнуть в яхту.

— Еще этот шторм. Жаль, что здесь нет мамы с папой! — растерянно говорит она. Я обнимаю ее за плечи, глажу их и замечаю, что она покрылась гусиной кожей. Первый раз я обнимаю ее так, что могу чувствовать ее кожу. Из нас двоих она сильнее. Она всегда была главной. И сейчас тоже. Хотя, стоя за рулем, выглядит хрупкой и испуганной, яхта как будто слишком велика для нее.

— Я первый раз попала в такую историю, — говорит она.

— Я тоже.

— Но ведь твоя мама утонула в водопаде.

— Здесь не водопад, Ребекка. И они все в спасательных жилетах.

Она не отвечает, поглощенная маневрами, которые ей приходится делать, ведя яхту среди бушующих волн. А мне в голову лезут идиотские мысли. Наша яхта называется «Микеланджели». Но не в честь скульптора, а в честь пианиста. Артуро Бенедетти Микеланджели. В семье хотели, чтобы Ребекка стала пианисткой. Но она решила стать врачом.