* * *

Костя мечтательно сказал, похлопывая себя по острым коленкам:

— Лишь бы погода... лишь бы погода... — и суеверно поцокал языком: три раза должно было обозначать везение.

Заядлый лыжник — в тот март он вытянул его в горы.

— Нет, старик, что ни говори, а лыжи лучше бассейна.

Иванов не имел своей точки зрения на этот вопрос, потому что плаванием не увлекался, а в их южном городе ходить на лыжах можно было не чаще одного раза в пять лет, когда зимапо всему пространству страны выпадала особенно снежной. Бегать на лыжах он научился гораздо позднее, когда попал на Север, и иногда они встречались с Костей, вначале в офицерской гостинице, потом уже, когда он женился, у него на квартире.

Но вначале перед Костей стояла несложная задача.

— Главное, вовремя жениться, — говорил он со знанием дела, — и сделать ребенка. Когда есть ребенок, знаешь, что живешь для кого-то. А о верности не может быть речи. Полгода в плавании, какая жена выдержит. Как говорится: муж в плавание, а жена в "Океан"...

"Океаном" назывался единственный ресторан в городке, где он окончил десятилетку и где ему предстояло служить.

В результате Иванов неожиданно женился первым.

Он был практичен — его друг, Константин Несмашный, и шел всего лишь по стопам отца — мичмана, свои двенадцать лет отслужившего на подлодках.

С Леной он познакомился в поезде, и она сразу научила его чистить зубы и не реже одного раза в три дня менять носки. Но спился он быстро. Конечно, не быстрее, чем принято в среде регулярно пьющих людей, хотя жена и твердо знала свое дело домашнего цербера.

Потом, через восемь лет, от его фигуры брассиста не осталось и намека. В тридцать он выглядел на все сорок. Пять лет плавания на противолодочном "Доблестном" сделали то, что не могли сделать бессонные ночи учебы, суматошные дежурства на "скорой", два года стажировок и беспорядочная личная жизнь. Все начиналось с малого: тоскливого настроения, стакана неразбавленного спирта и краюхи черного хлеба — лишь бы только забыться от вахты до вахты, лишь бы только не видеть примелькавшихся лиц и вечно качающихся антенн, когда ты карабкаешься на мостик. Кренящаяся палуба. Сырая одежда, и то, к чему ты меньше всего подготовлен — обыденность происходящего, героика на корабле оказалась слишком книжной.

Однажды он сказал:

— Человеческий материал — хуже всего. С ним всегда надо держать ухо востро. Следует только привыкнуть. Я не привык...

В Североморске остались жена Лена и дочь Ксения. Перед тем как второй раз жениться, Иванов был у него в гостях, улица Северная застава. Прапорщик, Костин знакомый, получил на КПП бутылку коньяка, а Иванов — возможность неделю пожить у друга.

Костя сказал тогда:

— А помнишь Карпаты и?..

— Это было в другой жизни, — быстро ответил он, призывая друга неизвестно к чему — быть осторожным, что ли.

Возможно, он сам заблуждался, ведь для того, чтобы увидеть свой след, надо оглянуться. В то время он оглядываться не любил, да и просто не умел.

— Какой жизни! — Когда Костя выпивал, он становился романтиком.

— Да, — тогда ответил Иванов, — хорошее было время, беззаботное... но я не хочу вспоминать об этом.

Там в их гостиничный номер зашли трое, и первым заговорил человек в бараньей папахе.

— Вы з Яремчи, что рядом с Шолотвино?

Хитрость его была простодушна, как и все в этом крае, и одновременно был он подкупающе искательным, так что Иванов прежде, чем ответить, решил, что имеет дело с каким-то администратором.

— Да, — ответил Иванов, поднимаясь с койки. Он читал газету. — А что надо-то?

Он успел натянуть брюки, пока человек в бараньей шапке, искушенно улыбаясь, смотрел на него.